Она поехала с супругами Серт в Венецию.
Это было одно из редких путешествий среди всех, ею совершенных, о котором она соглашалась говорить. Она признавала, что «Серты спасли ее». Она не говорила от чего, но это неожиданное признание, сколь бы немногословным оно ни было, показывало меру ее признательности.
Кто когда-нибудь расскажет, как она открывала для себя Венецию? Серт, роскошный бородач, был ее гидом. Он научил ее Венеции, как он один умел это делать, он заставил ее Венецию полюбить. По-своему. Ибо если послушать его, истинное представление о городе нельзя получить только по его дворцам, церквям, общественным зданиям, знаменитым статуям и прославленным потолкам. Габриэль восприняла его урок. Между музеем и жизнью она всегда выбирала жизнь, оставаясь безразличной к прошлому, свидетельством которого были венецианские музеи, и дивным образом несведущей во всем том, что под этим подразумевалось. Светлейшая? Что такое? Она с трудом понимала, о чем речь. Но Венецию, где только что открылся «Харри’з Бар», город, стоящий на воде, где гондольеры были владельцами каналов, «самый блестящий город Европы»[57], да, этот город она знала. Она по-прежнему предпочитала выставленным произведениям искусства те, что находились на предназначенных им местах. Она навсегда сохранила слабость не к Италии, которую не любила, а к Венеции.
Редко случалось, чтобы, за исключением Венеции и Лондона, она нахваливала прелести какого-нибудь иностранного города. Берлин? Она говорила, что никогда там не бывала. Это неправда, но продолжение ее истории объясняет, почему она никогда о нем не упоминала. Нью-Йорк был для нее предметом шуток. О Мадриде она отзывалась как о далекой провинции. Венеция в ее представлении одна только заслуживала титула иностранной столицы. Возможно, тем самым она признавала превосходство города, нереальной атмосферы которого оказалось достаточно, чтобы излечить ее. Говоря «Венеция», Шанель вновь возвращалась мысленно ко времени, когда, приобретя известность и получив признание, она за несколько месяцев стала ровней Мисе. Ибо подлинное событие состояло в следующем: важнее, чем Венеция, был Дягилев, встреча с «царем Сергеем» — важнее, чем все остальное.
Сергей Дягилев находился на отдыхе. В тот день он завтракал с великой княгиней Марией Павловной. Мимо проследовало трио Серт — Шанель, прибывшее накануне. Удивление. Излияния чувств. Мися была связана с Марией Павловной так же, как и Сергей. Были приставлены три стула, и все стали завтракать вместе. Какого рода беседу прервали вновь прибывшие? Какими воспоминаниями обменивались изгнанники, окруженные чужим великолепием Венеции?
При жизни мужа великая княгиня покровительствовала дебюту Дягилева в императорском театре. Он был из тех счастливчиков, для которых «непреодолимый барьер, возвышавшийся между третьей дамой Империи и остальным миром», никогда не существовал. Она принимала его в своем салоне в Санкт-Петербурге, «где у кресел были оборки, у абажуров — оборки и у юбок фрейлин — тоже». При падении этого мира Мария Павловна выжила чудом. Ее дочь, трое сыновей — все были живы… И это для нее было важнее всего остального. Мария Павловна была из тех великодушных женщин, которые, хотя уже ничем не владели, умели наблюдать за чужим успехом без всякого озлобления.
Как только беседа с глазу на глаз была прервана, разговор пошел только о финансовых трудностях, с которыми в какой уж раз сражался Дягилев. Мясин работал над новой версией «Весны», которую Сергей хотел включить в свой спектакль начала сезона в Париже. Он не сомневался в успехе постановки, во всех отношениях верной духу Нижинского. «Весна», по его словам, стала балетом «надежным». Но ему были нужны деньги. Затраты, которых требовала реприза, были чрезмерны. Дягилев не обратил никакого внимания на брюнетку, сопровождавшую Мисю. Хотя видел ее почти каждый день, Дягилев даже не пытался запомнить ее имя. Но можно без труда представить, какого рода призраки явились перед Габриэль во время этой памятной встречи. Значит, это и была мать великого князя, чье имя молодые люди в Руайо произносили только шепотом, чтобы избавить бедную Жанну Лери от горьких воспоминаний! Значит, это и была мать Бориса, обрюхатившего подружку из Руайо, молодую статистку, дебютировавшую в «Водевиле», золотое сердечко в этой банде сорвиголов, Жанну Лери, которая отправилась с просьбой к Дорзиа, чтобы добиться для Габриэль первого заказа на шляпы. И Дягилев… Наконец-то она видела человека, которым Мися так восхищалась, чаровника… Надо же было случиться такому, что ее новые друзья собирались возобновить именно тот, единственный балет, который она видела. Скандал в 1913 году… Дамы в тюрбанах, красные от гнева, старая графиня де Пурталес в съехавшей набок диадеме, вопящая во всю мочь, крики, и безумная Кариа, с так странно подстриженными волосами, что на нее оборачивались, — все это ожило в памяти Габриэль. Почему случилось так, что именно об этом балете заговорили в Венеции?
Путешествие в Италию имело несколько последствий. Во-первых, друзья Габриэль, и прежде всего Мися, сочли, что она излечилась. Бой был забыт. Тому был неопровержимый знак: Габриэль больше не ограничивалась ролью зрительницы, она стала участвовать в общей жизни. Она пригласила Стравинского к себе. Он должен был поселиться в «Бель Респиро» с женой и четырьмя детьми. Разве это не было знаком? И потом, Габриэль больше не плакала. Глядя на женщин, которые не плачут, окружающие охотно верят в их выздоровление, не обращая внимания на то, о чем они умалчивают, на скрытые раны, готовые закровоточить при первом потрясении… Короче говоря, поскольку Габриэль вновь обрела силу скрывать свои чувства, окружающие решили, что она выздоровела, спутав безразличие со здоровьем. Она казалась веселой. Ее и поймали на слове.
Тем временем Дягилев, вернувшись в Париж и по-прежнему не находя средств для постановки «Весны», терял надежду. Именно тогда портье гостиницы объявил ему о визите одной дамы, имя которой было Дягилеву неизвестно. Он колебался. Она была некстати. Потом он смирился и вышел к ней. Едва взглянув на нее, Сергей Дягилев понял, что посетительница была ему удивительно знакома. Это была подруга Миси, это она, Габриэль Шанель, принесла ему деньги, необходимые для постановки «Весны». Она протянула Дягилеву чек, сумма которого превосходила все его ожидания, поставив только одно условие: чтобы он никогда не говорил о ее даре. Договорились, не правда ли? Никогда и никому.
Дягилев сказал. Сказал тому, кто в 1921 году стал его секретарем, — Борису Кохно.
Прошло полвека, пока о поступке Габриэль стало известно. Кохно[58] в книге, посвященной Дягилеву, рассказал об этом эпизоде из ее жизни. Если бы не он, об этом, возможно, никогда бы не узнали.
IV
«Достоинство роскоши…»
Относительно Стравинского и его семьи все ясно. Они поселились в «Бель Респиро» осенью 1920 года и провели там около двух лет. Дочь метрдотеля, Сюзанна Годен, которой тогда было лет десять, никогда не забудет атмосферу, царившую на вилле в Гарше, пока там жил композитор. Она играла с маленькой Миленой, одного с ней возраста, и с Миркой, старшей дочерью Стравинских, изучавшей акварель и подарившей ей две свои работы, портрет толстого русского генерала и собаки Питы, сделанные на обороте старого календаря. В те часы, когда Стравинский работал, детей отправляли в просторную комнату, служившую детской. Им приказывали молчать и не мешать мэтру. Тогда вилла «наполнялась звуками пианино… Но мы с Миленой подходили совсем близко к двери, и иногда музыка звучала так мощно, что мы пугались».
Да, в том, что касается дружбы Габриэль со Стравинским, ошибки быть не может. А как насчет великого князя Дмитрия? Каковы были обстоятельства их знакомства? Трудно себе представить, как все произошло.
По словам одних, это было еще одно последствие путешествия в Венецию, потому что великая княгиня Мария Павловна якобы представила своего племянника Габриэль в один из летних дней 1920 года. Событие будто бы произошло в Биаррице, где «жажда роскоши и элегантности побивала все рекорды», где великие князья находились на иждивении и пили, чтобы забыть революцию, куда страны с высоким обменным курсом валюты — Испания, Англия, Египет, английские Индии и обе Америки — в изобилии направляли своих граждан, где земля росла в цене, где строились виллы и процветала спекуляция. Империя Шанель, основы которой были заложены Кейпелом, держалась. Оборот филиала в Биаррице достигал неслыханных цифр. Следовательно, не было ничего удивительного в том, что Габриэль оказалась там. Точно так же не было ничего удивительного в том, что некоторые из Романовых очутились на баскском побережье, где они часто отдыхали во времена своего былого величия. У некоторых из них там по-прежнему были виллы.