Вскоре круг друзей Габриэль намного расширился. Она оказалась необходима. Две швеи стали любимицами в среде, привыкшей навязывать окружающим свои вкусы. Габриэль и Адриенна должны были принимать участие во всех вылазках.
Это вовсе не значило, что они сразу завели любовников.
Самое трудное — узнать, когда это произошло.
Ничего определенного на этот счет сказать нельзя.
Но впечатление, которое оставляют рассказы очевидцев, заставляет предположить, что, пока подружки принадлежали всем, они не принадлежали никому.
Поэтому, когда Габриэль и Адриенна впервые переступили порог «Ротонды», сердца их были свободны.
Этот круглый павильон с решетчатыми стенами, построенный около 1860 года, предназначался для кафе, а также, как уточнялось в постановлении префектуры, для читальни. Читальный зал должен был располагаться на верхнем этаже, ибо «Ротонда» на китайский манер была увенчана остроконечной крышей, откуда открывался вид на сад. Это был миленький провинциальный скверик с разными видами деревьев и аксессуарами, являющимися непременными атрибутами публичных садов: кедры, вязы, кипарисы, несколько каштанов, скамейки, окружающие газон, отлитый в бронзе местный поэт в домашнем халате, восседающий в кресле, и, наконец, в бассейне ритмично подгребающие лапами два довольно злобных старых лебедя.
Но поскольку во Франции начала распространяться мода на кабаре, «Ротонда» не долго использовалась в культурных целях.
После ее постройки едва минуло два года, как в ней уже пели. Тогда муниципалитет окружил павильон прочной решеткой, дабы держать любопытных на расстоянии, а плотные занавеси закрыли широкие окна.
«Ротонда» стала кафешантаном.
Надо сказать — вовремя.
Ибо другое подобное заведение, «Бодар», не справлялось с наплывом клиентов. Дышать там было нечем. Поэтому его оставили жандармам, каптенармусам, хозчасти, то есть тем, кто не являлся егерями.
Из гарнизона в гарнизон слава о «Ротонде» распространилась быстро. В нее отовсюду стали стекаться посетители. Дело в том, что преданность родине имела свои границы и прекрасно сочеталась с развлечениями. Покурить, подтянуть хором патриотические песни, умеренно выпить — ибо стремление первенствовать в верховой езде не позволяло злоупотреблять спиртным, — забросать певицу вишневыми косточками, чтобы поддержать хорошее настроение, — этим и ограничивались забавы военных. Развлечения, как видим, глуповатые и вполне невинные. Все это было весьма далеко от кабаков, милых сердцу Анри Тулуз-Лотрека, далеко от Монмартра. «Ротонда» не обладала ни прелестью «Мулен-Руж», ни изысканной извращенностью «Японского Дивана».
Но едва только в «Ротонде» появлялись офицеры-пехотинцы, как, случалось, поднимался невообразимый гвалт. Стоило певице, исполнительнице военных песенок, выйти на сцену в кавалерийском кепи, как они начинали орать, словно сумасшедшие. А если она, закутавшись в трехцветное полотнище, запевала куплет во славу пехоты:
Вот мчится конь, стреляет пушка,
Но лишь пробил атаки час,
Взяв неприятеля на мушку,
Пехота славная спасает нас, —
то кавалеристы вне себя тут же бросались в яростную контратаку и принимались барабанить по столу, хором вопя «Кирасиры Рейхсхоффена» и своими «та-ра-та-та» изображая военные сигналы, так что едва не рушился потолок, мчались галопом по залу верхом на стульях, настегивая себя по сапогам, до тех пор пока не появлялся растерянный директор, пытавшийся охладить горячие головы: «Господа! Господа, прошу вас!»
Объявление романса в реваншистском духе неизбежно производило впечатление. Все молча слушали «Месть фармацевта из Страсбурга» или «Вот что такое пруссак, сынок». Зал наконец успокаивался. Все начинали смеяться, аплодируя тогдашним скабрезностям, грубым и непристойным шуткам. «Буря в штанах» или «Задница святоши» пользовались неизменным успехом.
А Габриэль? Что делала Габриэль среди возбужденных зрителей? Она слушала, смотрела и, казалось, получала от этого удовольствие.
В этом галдеже едва различимо звучало смутное обещание, слышала его она одна. Всего лишь неявный шум, словно приоткрывалась дверь. Выход?.. Куда он вел? Габриэль трудно было ответить на этот вопрос. Но отступить она бы уже не могла и любой ценой хотела воспользоваться предоставившейся возможностью. Ибо она думала только об одном, стремилась только к одному — выкарабкаться, пробиться, преуспеть, положить конец своему явно зависимому положению. Но она была одна и уже знала, что может рассчитывать только на себя.
II
Кабаре
Кажется, Габриэль была единственным инициатором заключения годового контракта с «Ротондой», и благодаря ей была ангажирована и Адриенна.
Можно без труда представить, чтó думал директор кабаре, подписывая подобный договор. У ног Габриэль была вся золотая молодежь гарнизона. Мог ли он колебаться?
И потом, внешность у дебютантки была необычная.
Верно, что она была жгучей брюнеткой. Но некая Спинелли[6], о которой начинали говорить в Париже (хотя и кривясь, и покрикивая «Блатная!»), тоже была брюнеткой. И конечно, рот… Ненасытный рот Габриэль контрастировал с серьезным, почти печальным взглядом. У нее была очень длинная шея, как у Иветты Гильбер[7]. Дебютантка, вся сотканная из противоречий. То робкая, словно пансионерка, то отличающаяся дьявольским нахальством. У нее был необъяснимый шарм, несмотря на явную худобу. Была ли худощавость недостатком? Некая Полер[8], дебютировавшая в «Амбассадоре», дергаясь в конвульсиях и неистово вращая глазами, достигла вершин славы, дерзко утвердив на парижской сцене право быть худой, что сочли бы недопустимым еще пять лет назад. Итак? Эта Габриэль была из тех, кого непременно следовало ангажировать. Хотя она совершенно не обладала голосом, публика и даже клакеры у нее уже были, ибо ей случалось резвиться на сцене, выделывая весьма вольные к пущей радости своих поклонников. Было очевидно, что это ей нравилось.
Определенный репертуар и уже исчезнувшие традиции парижских кабаре в провинции по-прежнему имели хождение.
Так, в 1905 году в Мулене на сцене кафешантанов все еще можно было видеть около десятка статисток, сидевших полукругом позади «звезд». Они находились на сцене, чтобы создать иллюзию салона, придать заведению хороший тон и заполнить паузы между номерами. Едва сцена пустела, они вставали и по очереди пели песенки. Слушали их вполуха. Им не платили. Одной из них было поручено собирать деньги, и девушка ходила между столиками — обычай, который в Париже был бы расценен как недостойный даже деревенского кабаре.
Внучка понтейского трактирщика дебютировала в «Ротонде» именно в качестве статистки. Атмосфера там царила простая и непринужденная. Присутствовавшие в зале льстецы не скупились на подбадривающие аплодисменты. Едва Габриэль вставала, они устраивали ей восторженный прием.
Она понимала, какая ей выпала удача.
Рядом с ней девушки, столь же неопытные, как и она, ни живы ни мертвы, с тревогой приговоренного к казни, надеющегося на отсрочку, ждали аплодисментов, от которых зависело их будущее. Соперничество было жестоким. Все решал успех. При малейшей неудаче следовало расстаться с надеждой на ангажемент.
Габриэль же играла роль фаворитки. Она была любимой кобылкой господ офицеров и весело мчалась во главе табуна. Каждый вечер, посылая завсегдатаям легкую улыбку, она вставала и запевала одну из песенок своего репертуара.
В это же время любовь привела в Мулен молодую женщину, добившуюся некоторой известности в «Монне» в Брюсселе. Чувства, которые она испытывала к молодому человеку из знатной семьи, графу д’Эспу, заставили ее навсегда порвать с профессией балерины. Любовник служил в 10-м егерском. Она любила его страстно и пожертвовала ради него своей карьерой. Он принял жертву и не женился на ней. Незаконная, среди прочего… Танцовщица оставила в истории слабый след, но свидетельства ее бесценны. Она прекрасно помнила первые появления Габриэль на сцене «Ротонды»: «Она была недотрога и запирала дверь на ключ, когда переодевалась. На сцене она умирала со страху, но виду не подавала. В сущности, она была робкой карьеристкой».