Трудность состояла в том, чтобы раздобыть денег.

После того как бывали утолены аппетиты торговок туалетами, заплачено пианисту, за жилье и еду, что оставалось из сбережений Габриэль? Деньги… Сколько зарабатывали в Париже? Правда ли, что дебютировать там было так трудно, как говорили? Если верить коллегам, прежде чем добиться успеха, все нынешние идолы познали ужасающую нищету. Жили на два франка в день… Столько платили за появление в начале спектакля тогда никому не известной, приехавшей из Нормандии Иветте Гильбер. Три франка за то, чтобы рассмешить публику, состоявшую из коммивояжеров… Столько получал в день тринадцатилетний мальчишка, малыш Шевалье. Он вырос, и о нем заговорили. А Полен, вернувшийся из Америки? Кажется, с туго набитой мошной… Ему платили пинками в то время, когда он пытался заставить кучеров и кухарок аплодировать своим первым песням. Служили ли эти истории утешением? Поводом, чтобы проявлять упорство? Могла ли Габриэль сказать себе, что разделяла общую судьбу?

Году в 1906-м она решила, что, раз вокруг столько разговоров о деньгах — а слово это не сходило с уст артистов мюзик-холла, — надо постараться их заработать.

Нет сомнений, что в Виши она попробовала себя на разных поприщах. На этом сходятся все свидетельства.

Она сумела занять себя. Но чем?

Не штопкой, как позже с презрением предполагали некоторые клиентки. Тривиальный образ убогой комнатушки, где бедная девушка целыми днями чинит постельное белье курортников, чтобы выжить и удовлетворить свое честолюбие, принадлежит к области вымысла, равно как и проистекающие из того же источника сведения о ее любовных похождениях, которые ничем не могут быть доказаны. Мы считаем, что это просто мелочные выдумки.

«Если верить американской прессе, я приехала в Париж в сабо, — с саркастическим смехом говорила Габриэль. — Почему не в фартуке горничной?»

Фотографии Габриэль Шанель 1906 года категорически опровергают подобные выдумки. Ни женщина легкого поведения, ни штопальщица. Одетая слишком скромно, чтобы быть куртизанкой, слишком прилично, чтобы заниматься починкой белья. Но то, что она принимала в Виши Этьенна Бальсана чаще, чем кого-либо другого, что он продолжал помогать Габриэль, хотя и не сумел избавить ее от мелкой работы, — это кажется более чем правдоподобным. Можно ли представить, чтобы Шанель сама отказалась от своего властного призвания? Поверим скорее подругам тех трудных дней, утверждавшим, что, несмотря на все усилия, несмотря на все надежды, через несколько месяцев Габриэль опять стала тем, чем была по отъезде из Мулена, — портнихой на дому, подгоняющей туалеты прежних клиенток с Часовой улицы, приехавших в Виши на воды. Так и не сумев поступить в «Альказар», но заручившись рекомендацией одного из офицеров 10-го егерского, у которого были связи, она обратилась в поисках работы в водолечебницу. Ее приняли подавальщицей воды у Большой решетки. Одетая во все белое, тепло обутая в забавные, тоже белые и короткие сапожки, Габриэль, стоя на дне глубокой ямы, брала один из оплетенных в солому стаканчиков, висевших на стене и образовывавших странную гирлянду. В центре, под колпаком из хрусталя, бил драгоценный, теплый источник. Габриэль подходила к нему, с важным видом наполняла стакан, затем критическим взором проверяла дозу. Она нравилась. Курортники наклонялись к ней. Протягивали руки. Осыпали ее комплиментами. О чем она думала? О сапожках, которые сразу показались ей верхом комфорта? Или о музыке? О том и другом, быть может…

Вдалеке муниципальный оркестр давал на террасе «Гран казино» концерт «разнообразной музыки». По-прежнему «Мадам эрцгерцогиня» и «Фингалова пещера».

Ее нетерпение делало жизнь невыносимой. Но не будем жалеть о том, что казалось ей потерянным временем. Благодаря ему она обогащалась новыми идеями. Однажды на улице Камбон оживут не только платья «франтих», но маленькие сапожки подавальщиц воды. Сапожки дней ее сражений…

Когда в робких лучах октябрьского солнца сезон в Виши закрылся, улицы понемногу вновь обрели провинциальный покой. Поток приезжих сократился. Кучера фиакров вновь завели с лошадьми спокойные разговоры по душам, редко прерываемые криками грумов. Балдахины с бахромой были спрятаны, наушники засыпаны камфорой. На некоторых магазинах появились их парижские адреса, а кабаре закрылись до следующего сезона под стук молотков, заколачивавших доски.

Все было кончено.

Успех не пришел. Коко проиграла партию.

Когда Габриэль вновь встретилась с Адриенной, та уже жила не в Мулене, а в окрестностях Сувиньи, где у ее подруги Мод Мазюель была вилла. Мод пригласила Адриенну к себе. Замечательно удобный дом Мод! Довольно просторный, он находился в нескольких шагах от маленького вокзала в Куландон-Мариньи, и местные жители, понимая, что там происходит, называли его «замком»[12].

Мод много принимала.

Не вырвав Адриенну из ее сугубо «кавалерийского» окружения, подруга представила ее местным владельцам замков, более старшим по возрасту, чем офицеры 10-го егерского, более состоятельным и свободным. Но поскольку дворяне и офицеры принадлежали к одному и тому же кругу и имели общие вкусы, в равной степени отличаясь непогрешимостью суждений в том, что касалось «главного» — то есть лошадей, женщин, одежды, охоты и вина, — не проходило и недели, чтобы «кукушка» не привозила в Сувиньи группку завсегдатаев, гражданских или военных. Они повсюду ездили вместе, вместе отправлялись на скачки в Виши и на пикники водолечебницы, которые посещали элегантнейшие светские дамы, но куда удавалось проникать как незнакомкам благодаря своей красоте, так и некоторым известным содержанкам.

Мод Мазюель была незамужней девицей. Ее отличали завидные светские аппетиты и страстное желание преуспеть. Родись она в другой среде, она бы держала салон. Из-за своего скромного происхождения — она была дочерью старшего каменщика и сестрой подрядчика — она вынуждена была ограничиться тем, что способствовала знакомствам и, может быть, связям. Дом ее всегда был полон народу. На что она жила? Если познакомившаяся у нее пара влюблялась по-настоящему, она следила за тем, чтобы молодые люди, как бы они ни были увлечены друг другом, не забывали, чем обязаны ей, подружке Мод. Кроме того, ей приписывали покровителя со скромными средствами.

Пухленькая, без всяких интеллектуальных достоинств, Мод знала, что не может похвалиться обаянием. Но она отличалась задором, уверенностью в себе и при желании умела держаться с достоинством, чему способствовали ее навевавшие исторические реминисценции шляпы в мушкетерском духе, украшенные пером, лихо торчавшим, словно знамя, корсажи с жабо в стиле Людовика XV или вдохновленный Директорией покрой костюмов, косо срезанные полы которых не могли скрыть на удивление неровный абрис ее обширных габаритов.

У нее было два противоречивых призвания: заводилы и дуэньи. Она умела быть и тем и другим.

У нее можно было встретить провинциалок, живших по соседству, подружек господ офицеров из Муленского гарнизона (и вызывавшую восхищение хорошенькую балерину из театра «Монне», за которой молодой граф д’Эспу ухаживал с небывалым рвением), но не законных жен.

Стол у Мод был хорош, все устроено запросто. Дамы и кавалеры встречались в саду. Под тенью деревьев были расставлены шезлонги. Пирожные, чашки с шоколадом, сливки передавались из рук в руки, в корзинках лежал хлеб. Самая большая забава состояла в том, чтобы в солнечные дни, невзирая на туалеты, надеть черные соломенные канотье, которых у Мод было в избытке. Тогда венгерки несколько теряли свой официальный вид и воротнички расстегивались. Это был момент, когда господа офицеры, закусывая на ходу, начинали обсуждать продвижение по службе, помещики, дымя сигарой, вели меж собой сельскохозяйственные разговоры, а коннозаводчики со всей серьезностью, на которую были способны, беспокоились о будущем Общества содействия развитию. Дело в том, что Комитет стал принимать в свои ряды тех, кто не был членом Жокей-клуба. Что за времена! А прекрасные провинциалки отдыхали, охваченные истомой.