Надо признать, что пенсионерка из Гарша довольно плохо поняла объяснения своего молодого соотечественника, ибо созналась, что не знает, кого он называет Стариком. Кто это? Шофер воскликнул, что никогда в жизни еще не слыхал столь комичного вопроса. И тут же от души расхохотался, потому что Старик, Боже правый, как вы думаете, кто это? Да Черчилль, черт побери!

Так, вопреки всякой вероятности, благодаря болтливости или случайности, если хотите, в ночи слов появилась крупица истины, касающаяся личности того, кто, возможно, спас Габриэль после Освобождения. Но утверждать не беремся, ибо было бы безумием принимать все это за достоверный факт.

Мне скажут, что Швейцария никогда не считалась ссылкой, тем более что в Лозанне говорили по-французски. Тем не менее в эпоху, о которой идет речь, именно так и было.

Жить в роскошных гостиницах в Уши или Женеве, переезжать с одного зимнего курорта на другой, скитаться из гостиницы в гостиницу… Габриэль жила как эмигрантка, и ее короткие наезды во Францию, свобода, которой она пользовалась, чтобы провести летом несколько недель в «Ла Пауза», ничего не меняли.

Осторожность заставила ее уехать. Она поступила как крестьянка, знающая, что такое «зарыться». Она оставила родину, работу, ее прошлое было далеко, далеко позади, и кто скажет, что это не ссылка? Разве не ссылка постоянные страдания и совершенно невыносимая праздность? О царивших смятении и беспорядке свидетельствует и такой факт: кого только не принимала Швейцария в эти печальные годы, став прибежищем для толпы беженцев, к которым относились с таким уважением во времена их могущества, — крупных нацистских, фашистских, петеновских чиновников, объявленных нежелательными персонами в своих странах, подвергавшихся постоянным административным придиркам — хорошо еще, если их не просили убраться, потому что о гельветском гостеприимстве можно было много чего сказать. И мне снова повторят, что это тесное соседство виновных мужчин и женщин, преступников в глазах остальной Европы, эти приводящие в отчаяние встречи не были ссылкой?

По правде говоря, Габриэль не только укрылась в безопасном месте, но прежде всего отправилась к фон Д. Не исключено, что в этом была главная причина ее отъезда, кто знает? Возможно, она решила жить в Швейцарии в основном ради того, чтобы быть с ним. Ибо ее любовник покинул Францию. Он пересек границу, сменив одну страну на другую с такой же легкостью, как меняют рубашки, причем сделал это заранее, чтобы ничем не рисковать. И хотя трудно удержаться, чтобы не найти такое поведение странным, на самом деле вопрос о том, чтобы поступить иначе, даже и не стоял. Состояние Габриэль находилось в Швейцарии. Именно там в течение всей войны собиралась прибыль от продажи ее духов за границей. Можно ли себе представить, чтобы Шпатц отправился не туда, где были деньги?

Его и Габриэль постоянно видели вместе, и часто их считали мужем и женой. Он еще прекрасно сохранился, тогда как она… Любопытно, но в то время — ей было тогда шестьдесят четыре года — она выглядела старше, чем десять лет спустя. Быть может, праздность подтачивала ее. И потом, по некоторым признакам можно было заключить, что не все между ними шло гладко. Одни утверждают, что он поколачивал ее, другие — что она его, третьи — что они дрались между собой. А когда знаешь, на какое буйство он был способен… Одному приятелю фон Д. дал понять, что она думала только о том, как женить его на себе. Видите, каким он был джентльменом. Но это не мешало тому, что вообще-то они были пленниками друг друга. Она его держала деньгами, он ее — молчанием. Как бы он разбогател, если бы позволил себе заговорить?..

Тем не менее точно так же, как с высоко поднятой головой она последовала за «ужасным хулиганьем» из Комитета по чистке, так и теперь, несмотря на общее смятение и не удовлетворявшие ее любовные отношения, Габриэль продолжала шагать, не сгибаясь.

Правда, ее занимала борьба, начатая в 1945 году против «Духов Шанель» и Пьера Вертаймера. Победа, одержанная ею, как мы помним, в 1947 году, оставила ее трагически бездеятельной. Она была богата, у нее были миллионы, но душа…

Кроме того, к неотвратимой угрозе, висевшей над ней, добавилась страшная череда печальных событий.

После окончательного падения и безоговорочной капитуляции немецких армий следовало признать очевидную истину; Шелленберг так просто не даст забыть о себе. Габриэль продолжала жить под постоянной угрозой, что об операции «Шляпа» станет известно.

Приближался окончательный крах, и обергруппенфюрер из АМТ VI вел последние переговоры в Швеции с графом Бернадоттом. Именно там к нему пришло известие о капитуляции. Оценил ли он свою удачу? В то время как в Германии его шеф Гиммлер (с которым он расстался пять дней назад) покончил с собой, он, Шелленберг, принял покровительство графа Бернадотта и, по совету последнего, воспользовался предоставленной ему короткой передышкой, чтобы составить меморандум, где он перечислял по пунктам демарши и попытки, предпринятые им, чтобы путем переговоров добиться от союзников мира.

В июне 1945 года потребовали его выдачи, и Шелленберг должен был очутиться на скамье подсудимых вместе с близкими соратниками Гитлера, объявленными военными преступниками, перед военным трибуналом в Нюрнберге. Но его оставили гнить в тюрьме, и было невозможно сказать, когда начнется его процесс.

Так прошло три года, в течение которых Габриэль едва ли могла обрести покой.

В 1947 году, словно беды не хотели дать возможность Габриэль перевести дыхание, умер Хосе Мария Серт. Когда-то он взял ее за руку, вырвал из мрака ночи и, как потерявшегося ребенка, привез в Венецию. В своей профессии он был всего лишь пережитком. Не унаследовав в отличие от герцога Вестминстерского колоссальных дворцов, он неустанно мечтал о них, изображал их на потолках, которые расписывал, а большие занавесы театров, где он работал, открывались на бесконечные перспективы, на мир роскошных сновидений и беспорядочных миражей. Он был своего рода монстром, к тому же фатоватым, что раздражало, но разве запрещено любить монстров? Разведясь с Мисей, он снова на ней женился. Габриэль знала, что смерть Серта сломит Мисю, и предчувствовала, что уже ничто не удержит подругу от смертельного упоения опиумом.

Но это было не все… Умерла Вера.

Почему, спрашивала себя Габриэль, 1947 год стал таким? В Риме, в Париже только и делали, что разрывали ее сердце. Вера, красавица Вера двадцатых годов, едва вернувшись из Мадрида и наконец снова став римлянкой, умерла. Даже если предположить, что, как только Габриэль узнала эту новость, она подумала: «Одним свидетелем меньше!», вполне вероятно, что она испытала печальный зов того, чему помешать невозможно: воспоминание, как повторяющийся и бесконечно придумываемый сон, воспоминание, как представление без прикрас о существе, которое перестал любить.

12 февраля 1947 года в Париже, под гром аплодисментов, родился новый облик. Появился новый тип женщины, в платье, доходившем до щиколоток, а на небо моды взошла новая звезда — Кристиан Диор. За дебютантом, осмелившимся бросить вызов Соединенным Штатам и запустить модели, которые невозможно было скопировать индустриальным методом — такого умения требовал крой, — стоял финансировавший его промышленник, большой умница, «текстилец», как сказал бы майор Момм, — Марсель Буссак. Он предоставил в распоряжение дебютанта, в которого верил он один, капитал в семьсот миллионов, и это было только начало.

Американская пресса вынуждена была признать, что уже давно не видела такой красоты.

Намерение американцев, неоднократно выражавшееся ими с цинизмом и отсутствием элементарных приличий, подчинить своей власти западную промышленность, наводнив Европу платьями, изготовленными в Соединенных Штатах, превратилось в мечту, от которой теперь пришлось отказаться. Нарушив все прогнозы, поступив вопреки здравому смыслу, выбрав решение противоположное тому, которое можно ждать от страны побежденной, измученной годами лишений, Кристиан Диор вернул Франции лидерство, потерянное как в области моды, так и текстиля.