Эта женщина должна была обладать одновременно качествами любовницы и жены, она должна была быть достаточно пылкой, чтобы победить его скуку, достаточно умной, чтобы прощать ему неверность, достаточно преданной и плодовитой, чтобы наградить его многочисленным потомством. Он ее так и не встретил. Существовала ли она? Те, что, казалось, подходили для этой роли больше всего, нагоняли на него смертельную тоску. Он бежал их. Те, на ком он женился — всякий раз искренне желая никогда больше не разводиться, — не дали ему детей. Поэтому он был женат четыре раза. Разочаровавшись во второй раз, он чувствовал себя уязвленным, и, говоря по правде, обкраденным. Ему предлагали только поддельное счастье. Этого оказалось достаточно, чтобы разочарованный и изумленный, как почетный гость, которому жизнь внезапно отказала в лучшем месте за столом, Вендор стал вести иной образ жизни, нежели было принято в его среде. Но если его поведение и противоречило британскому истэблишменту, то это никогда не касалось ведения дел, а только выбора друзей.

Эпизод «Шанель» располагается между второй и третьей женитьбой герцога.

Влечение, которое он испытывал к Габриэль, то, что он ее выбрал, — все это показывает реакцию человека, который был словно чужой своему времени. Он испытывал восхищение от того, что познакомился с женщиной, которой работа дала свободу и которая благодаря постоянному стремлению идти в ногу с жизнью так замечательно отождествлялась со своей эпохой.

На берегах Сены погасли электрические гирлянды, и выставка декоративного искусства закрыла свои двери.

«Торжественное закрытие» состоялось в вестибюле Большого дворца в присутствии президента Республики, иностранных делегатов и пяти колониальных комиссаров, персонажей самых экзотических. Хористы Оперы затянули «Марсельезу». От площади Согласия до площади Альма начали разбирать павильоны, которые посетили миллионы любопытных, французов и иностранцев. На выставке были представлены мебель, архитектура — там можно было увидеть церковь, кладбище, города-сады, фонтаны, и в большом музее жилья, на шесть месяцев лишившем парижан эспланады, обозначились контуры нового образа жизни. Там был даже дворец Элегантности…[93] Особенность мероприятия состояла в том, чтобы собрать вместе платья Жана Пату, Шанель, Жанны Ланвен, представить ткани Пуаре, шелка, осветительные приборы, мебель, хрустальные изделия Лалика, лаковые — Дюнана, драгоценности Картье, ювелирные изделия Кристофля, художественные украшения из железа, фарфор. Французские и иностранные экспонаты должны были отвечать лишь одному требованию — четкость линий и форм, строгость декоративных элементов, умеренная рельефность.

Успех выставки был неоспоримый. Никогда еще обязательные условия не были соблюдены столь строго.

Новая мебель, без резьбы, без украшений, входила в эру индустриализации, то есть массового производства и доступности.

Женская мода, безусловно, должна была сочетаться с подобным интерьером. Она упразднила локоны, шпильки, длинные волосы и ночные рубашки, которые заменила одежда, до сих пор предназначавшаяся для мужчин, — пижама. Нижнее белье было сведено к минимуму. Наконец, чтобы женщины как можно меньше отличались от мужчин, которых впредь они хотели считать товарищами по работе и с кем хотели быть на равных, мода «убрала грудь» и впервые заставила женщин носить прически, похожие на блестящую черную шевелюру Рудольфа Валентино. Это означало использование бриллиантина и стрижку «под мальчика».

От Шанель новые веяния моды не требовали никаких изменений. Она и была новой модой, ее зачинательницей. Но если в профессиональной сфере выставка декоративного искусства ничему ее не могла научить, то социальная значимость подобного события была огромной. Она показала, что, помимо воли или желания Габриэль, ее стиль распространился за пределы того круга, к которому принадлежали ее клиентки.

Так, одновременно с платьями, изготовление которых требовало больших денег и которые предназначались для избранной публики, в силу самой их простоты появились подпольные копии, недорогие, доступные для менее состоятельных женщин. Откуда они взялись, эти платья? Надо ли было открывать на них охоту? Объявлять войну копиистам? Так решило поступить большинство модельеров. За единственным исключением — Шанель. Превратиться в жандарма? Возбуждать иски? Заранее проигранное сражение, она это знала. Но начиная с 1925 года Шанель пришла к выводу, что мода тоже вступила в эру популяризации и впредь будет больше подчиняться коммерческим требованиям, нежели капризам, поэтому от сезона к сезону следует подвергать ее разумным изменениям, подобно тому как кузовной мастер меняет линии автомобиля.

В 1926 году американское издание «Вог» предсказывало, что некое платье ошеломляющей простоты станет своего рода униформой, которую все станут дружно носить. Платье без воротника и манжетов, из черного крепдешина, с длинными облегающими рукавами, с напуском на бедрах, плотно обтянутых юбкой, — это было создание Шанель, прямое узкое платье. Чтобы многие женщины согласились носить одну и ту же модель? Предсказание казалось совершенно безрассудным. Тогда, чтобы доказать своим читательницам, что платье будет обязано успехом удобству и безличной простоте, «Вог» сравнил его с автомобилем. Разве покупатель станет колебаться при покупке машины под тем только предлогом, что она не отличается от остальных? Напротив. Подобное сходство гарантирует качество. Применив этот принцип к моде в целом и черному платью в частности, журнал заключал: «Вот „форд“, созданный Шанель».

Осень 1925 года… Реверди готовил свой отъезд в Солем, Габриэль с трудом смирялась с этим. Тогда с ней случилась обычная история: она набросилась на работу, на друзей, но к тому же упивалась развлечениями в обществе, воплощавшем все то, что человек, заставлявший ее страдать, научил ее ненавидеть.

Ее квартира на улице Фобур-Сент-Оноре никогда не пустовала. Чаще, чем прежде, там встречались танцовщики из «Русских балетов» и друзья Миси, к которым прибавлялись новые знакомые, по-прежнему из артистического мира: Колетт, Дюнуайе де Сегонзак, Кристиан Берар, Жан Деборд. Ее клиентура тоже значительно выросла. И Габриэль стала принимать у себя и бывать у женщин, которых одевала: южноамериканки, американки с Севера, миллиардерши из Аргентины, всякие Санчез Элиа, Педро Коркуера, Мартинез де Хоз, Вандербильты. Из какой бы среды ни происходили клиентки Шанель, они принимали ее за своим столом и показывались в самых людных и шикарных местах в обществе своей портнихи.

Наконец, случалось и так, что Габриэль видели не с ее клиентками, а с их мужьями.

В специализированных изданиях львиная доля места отводилась Шанель. Страница за страницей, речь шла только о ней. «Все, кого в Париже интересует элегантность, бывают в салонах Шанель», — писали во французском издании «Вог». И там же: «…тонкость покроя, внешняя простота: усилия остаются невидимыми».

В Париже, Монте-Карло, в Биаррице, Довиле — ее видели повсюду.

На самом деле она принуждала себя. Любой ценой она должна была выстоять, выдержать. Она танцевала шимми с таким исступлением, что порвала свое сказочное ожерелье, и сто приглашенных на одном из праздников бросились на колени, чтобы собрать рассыпавшиеся жемчужины. Это свидетельство Жоржа Орика.

Осень 1925 года… Кеес Ван Донген, известный в те годы художник, готовил иллюстрированное издание «Эмансипированной», самого вульгарного романа.

Осень 1925 года… Доллар держался высоко, и Хемингуэй, Скотт Фицджеральд, Дос Пассос, Синклер Льюис, Торнтон Уайлдер, Генри Миллер жили в Париже.

Осень 1925 года… Развод герцога Вестминстерского со второй женой, Вайолет Мэри Нельсон, на которой он женился пять лет назад, произвел больше шуму, чем хотелось. Судебное решение было не в пользу герцога. Неприятный случай адюльтера — герцог был застигнут на месте преступления в гостинице в Париже.