– Док, я плачу.

И я здесь тоже плачу. Хотя и не положено.

Увертюра была сыграна. По маленькой. Поехали дальше. Капитаны первого ранга, заметно ,оживившись и воспылав ко мне дружбой, говорили о своей роли в деле повышения боевой готовности ВМФ и о своих товарищах из Главного управления кадров, что должно было повысить их статус в глазах провинциала-офицера, тем самым побудив его к щедрости. Примерно так же опытная куртизанка вытряхивает червонцы из карманов разгулявшихся повес. Правда, при этом расплачивается своим телом. Членам же комиссии расплата не грозит, даже через ГУК ВМФ.

Приехали на берег реки. Расположились на живописной полянке. Из воды, как волосы Медузы-Горгоны – куда ни кинь взгляд – торчали корни и стволы деревьев, вырванные недавно пролетевшим тайфуном и унесенных потоками воды с верховьев реки. Пожухлая трава мирно шуршала под ногами. Дымок костра и запахи закипающей в огромном лагуне ухи напрочь выветривали из головы субординацию. “Все люди – братья. Я обниму китайца”. Прелестный дальневосточный вечер заставил членов комиссии забыть о том, что назавтра утром нужно было доложить “о проделанной работе”. Тормоза отпущены. Забыт даже риск... по-русски.

Риск по-американски. Трое гонят “Форд” со скоростью двести миль в час и точно знают, что тормоза автомобиля неисправны.

Риск по-французски. Трое любят одну и ту же женщину, и точно знают, что один из них болен сифилисом.

Риск по-русски. Трое рассказывают друг другу политические анекдоты и точно знают, что один из тройки “стучит” в КГБ.

Так вот. Был забыт даже риск, что москвичам несвойственно. Все предавались веселью. Каждый старался угостить от щедрот своих доктора, который, однако, должен был остаться в строю, т.к. помнил, что комбригом на него возложена роль “прислуги за все”. Часа через четыре, когда солнце начало клониться к закату, уха была съедена. Однако, несмотря на то, что С2Н50Н скромно плескался на донышке, публика требовала продолжения банкета. Призывы мои к умеренности и благоразумию успехом не пользовались. Просто до сознания на доходили. Мустанги, вырвавшиеся из душной московской конюшни на вольные хлеба востока, глотали свободу.

Усадить всех по машинам удалось лишь тогда, когда публике был обещан гостеприимный ресторан п. Бяуде. К 22.00, когда “королева бензоколонки” Галина Семеновна уже решила, что суточный производственный план безнадежно рухнул, возле “телевизора” остановились два УАЗа, из которых высыпала шумная компания военморов. На правах распорядителя банкета я объяснил своей старой знакомой, что от качества организации приема зависит количество баллов в акте проверки крейсера. Прекрасно ориентируясь в обстановке, хозяйка развернулась в полную дальневосточную мощь, призвав на помощь слабую половину населения поселка. С тоской видел я, что ситуация вышла из-под контроля. Мустанги понесли, закусив удила. Укротить удалось только двоих, с которыми и прибыл доктор на крейсер в час ночи. Впереди маячила расплата за некачественно выполненное поручение. Однако, назавтра к обеду все члены комиссии были в сборе. Изрядно ощипанные, но не побежденные. По итогам проверки соединение получило оценку “хорошо”. Я получил благодарность командира бригады. Но самым ценным подарком было то, что командир крейсера в плане “устранения замечаний” отправил доктора на учебу в главный госпиталь ТОФ. Домой. К семье. Перед очередной разлукой.

Завершен период, очень ответственный период службы офицера-моряка в составе экипажей кораблей. Предстояла неизвестная стезя службы в штабе соединения, представления о которой, как оказалось впоследствии, я не имел вообще. Работу своего начальника, флагманского врача соединения Кондратова, я представлял так: пришел, проверил, записал замечания в ЖБП, взял бутылку спирта и... ушел. Остальное – забота корабельного офицера. Подобные взгляды сложились скорее всего потому, что подобное Кондратов практиковал. За что был снят и назначен на должность “с меньшим объемом работы”. Оценить работу офицера штаба я был просто не в состоянии. Тяжесть камня, лежащего на плечах, может оценить только несущий. Об этом впереди.

А сейчас, пристегнутый ремнем к самолету АН-24, я летел во Владивосток. И размышлял. Мысли были невеселые, как и перед вылетом на Дальний Восток в аэропорту города Минска. Четыре с половиной года службы за плечами. Три должности на трех кораблях. Первые седины на висках (в 29 лет!). Множество впечатлений, походов, тревог, бессонных ночей, спасенных жизней, загубленных нервных клеток и вычеркнутых из жизни дней, недель, месяцев. Всегда один. В одиночестве коротает быстротечные дни жена. Дочка демонстрирует папу, как музейный экспонат. С боем отвоевана комната в двухкомнатной квартире. Денег хватает только на то, чтобы свести концы с концами. Сбережений не предвидится. А ведь отданы годы опаснейшей и труднейшей работе, годы, проведенные в буквальном смысле на бочке с порохом. Оплата “по труду” и социальная справедливость – фикция для трибуны партийных съездов. Грудь товарищей по оружию орденами не увешана. Основными принципами жизни военмора выступают основные формулы “обязан”, “отвечает”, “должен”. Кому и что должен? Понятия “имеет право” не существует. Качественно обеспечить первые три формулы, не имея возможности воспользоваться последним “понятием”, можно и не мечтать. Бесправность военного человека даже на фоне общегосударственного крепостного права выступает заметным контрастом. Но... “обязан”, “отвечает", “должен”.

В береговых учреждениях – хотя бы один день в неделю полностью и после окончания рабочего дня ежедневно – военный человек имеет возможность отрешиться от всяких “формул”, чего напрочь лишен офицер плавсостава. Но при этом, тугрики получает те же, и отпуск имеет точно такой же, как и “береговик”. Потому и шарахаются офицеры от кораблей, как черт от ладана. “Умом Россию не понять”, как и парадоксы Военно-морского флота. Измерить их можно собственной шкурой да слезами собственной жены. Да будет известно это всем, кто оценивает военно-морскую службу блеском золотых (из алюминия) пуговиц на кителях идущих в парадном строю моряков. И пусть никто не рискнет неуважительно отозваться о моряках-офицерах в присутствии корабельного врача Иванова П.И.. Док может “совершить недостойный поступок”, выражающийся в физическом оскорблении рискнувшего. Нервы съедены морем. И железом.

Через сорок пять суток приказ о назначении старшего лейтенанта медицинской службы флагманским врачом соединения эскадренных: миноносцев был подписан командующим флотом. Вновь испеченный флагман собрал свои вещи в каюте № 26 крейсера “А. Суворов” и, стукнувшись на прощанье головой о пиллерс в коридоре СПК, сел в катер, который и доставил меня из бухты Бяуде в бухту Северную. К новому месту службы.

Северный пирс. Если смотреть на него со стороны поселка Заветы Ильича, откуда приводит вас сюда грунтовая, пыльная в сухую погоду и превращающаяся в болото во время дождя дорога, довольно интересное сооружение. Железные решетчатые ворота высотой метра в три увенчаны красной звездой и открываются, чтобы пропускать въезжающие и выезжающие автомобили. Справа – калитка для пеших и деревянная будка для вахтенного КПП. Будка отапливается электрокалорифером, приводящим капитана третьего ранга Семенюту Б.О. в состояние прострации, т.к. устроен он без соблюдения мер электро– и пожаробезопасности, а Семенюта Б.О. за эту безопасность отвечает лично. Слева огромная яма, вырытая на месте ранее стоявшего деревянного сарая под названием “штаб”. Сарай развалили. Яму вырыли. Но построить новый “штаб” не смогли: чего-то не хватило. Так яма и существует, угрожая поломать позвоночник любому подгулявшему военмору. Слева от ямы – магазин, контрастирующий с обстановкой. Напротив магазина – гальюн на сваях, продуваемый всеми ветрами Тихого океана. Рядом с будкой вахтенного КПП огромный штабель деревянного бруса. Именно из него по плану комбрига должен был быть построен новый “штаб”, но в конце концов брус, пролежавший четыре года под дождем, был обменен на бетонные блоки для очередного строительства, затеянного новым комбригом. Справа вдоль пирса тянутся щиты и коробки линий электропитания. Лагом к пирсу стоит списанный, разломанный и никому не нужный пароход, гордо именуемый УТС (учебнотренировочное судно). На нем хранится всякий хлам, здесь оборудовал себе каюту-конуру финансист штаба мичман Денисевич. Слева – одноэтажный белый домик, построенный лет пятьдесят назад и ушедший в грунт до самого своего единственного окна. В нем – кабинет начальника политотдела, капитана второго ранга Тюленева и партучет, возглавляемый мичманом Колобко. Возле домика – вагончик, в каких живут строители БАМа. В нем – мастерская для написания лозунгов и изготовления наглядной агитации. Заведует ею пропагандист политотдела, капитан третьего ранга Г. Чуев, угодивший в Курильскую Тьмутаракань с Балтики за разные грехи, но переведенный в Совгавань с Курил за успехи в БП и ПП. Напротив вагончика, перпендикулярно пирсу Северному – старый плавпирс, который два раза в год пытается утонуть и, тем самым, доставляет массу хлопот капитан-лейтенанту Басюку – офицеру по живучести. В торце пирса на кильблоках стоит поднятый на зиму из воды рабочий катер “Фламинго”. К пирсу ошвартованы БПК и эсминцы: “Гордый”, “Гневный”, “Вихревой”, “Бесшумный”, “Скрытный”. Места мало, но... не в обиде. Все эсминцы доживают свой век и в море ходить не желают, но составляют, на случай, грозную силу.