На БПК “Гордый” был поднят флаг командира соединения. Туда я и направился. Вахтенный у трапа проводил надраенного, как ручка машинного телеграфа, флагмана в каюту начальника штаба – капитана второго ранга Логинова. Офицеры были знакомы давно, но теперь я поступал в полное распоряжение НШ, т.к. именно он является непосредственным начальником всех флагманских специалистов. Логинов сидел мрачный, решая проблему перевода своего из плавсостава на берег. Дело н том, что ВВК флота совсем недавно вынесла решение: “Не годен к службе в ПС ВМФ, годен к нестроевой службе”. Заболевание серьезное, психическое – маниакально-депрессивный психоз с манией преследования КГБ. Найти место под военным солнцем с таким диагнозом – исключительно сложная проблема. А учитывая то, что на флоте каждый ищет место службы себе сам, а не кадровики, эта проблема становится почти неразрешимой. Ситуация, сложившаяся в положении НШ, позволяет ему полностью игнорировать все служебные вопросы, занимаясь только собой, я был встречен радушно и радостно. Служебная беседа сразу же приняла неслужебный характер. Из нее молодой флагман уловил основные моменты, как-то: в медицине на кораблях бардак, каюту для размещения док должен искать себе сам на любом из кораблей бригады, квартиру можно получить не ранее, чем через полгода, офицеры штаба все прекрасные люди, но болтать нужно поменьше, т.к. кто-нибудь обязательно “вложит”, успокаивающие таблетки для НШ отныне должен получать и доставать Иванов. И это было главным.

Далее я отправился к комбригу. Представился. Тот барственным жестом пригласил доктора сесть. Холеное красивое лицо, узкие усики, черная с проседью шевелюра, выражение самодовольства и начальственной снисходительности. Из беседы с комбригом я понял то же, что и из беседы с начальником штаба. Насторожила только последняя инструкция.

– Вы, доктор, должны понимать, что меня интересует моральный облик моих офицеров. К вам, как к врачу, будут обращаться многие. Особенно по понедельникам. Прошу вас информировать меня обо всем, что происходит в штабе.

Такой откровенной вербовки в “шестерки” я еще не встречал. Подавив чувство брезгливости, я сказал:

– Прошу понять меня правильно, товарищ комбриг, мне с офицерами штаба жить и работать. Понравилось бы вам, если бы я вдруг начал давать информацию командующему объединения о вас лично? Думаю, что нет. Так почему вы думаете, что предлагаемые мне способы работы устроят коллектив штаба? Ваше предложение для меня унизительно. Так что прошу больше никогда к нему не возвращаться.

– Ясно, товарищ старший лейтенант. Идите.

Было видно, что комбриг остался страшно недоволен позицией, занятой доктором. Служба в штабе начиналась не гладко.

На очереди был начальник политотдела. Высокого роста, седой капитан второго ранга. Лысину прикрывает специально отрощенной прядью волос, ловко укладывая ее на голове. Но прядь поминутно сползает на лицо, и приходится укладывать ее снова. Вежливость и внимание. Трафаретные вопросы о семье, здоровье, настроении. И пожелание успехов в БП и ПП.

– Надеюсь, Петр Иванович, что с вами мы сработаемся, – высказал свое пожелание НПО.

Что он имел в виду, сказать трудно, однако я, оскорбленный предложением комбрига, понял это по-своему...

Каждый офицер, работающий на корабле, должен иметь свою каюту. Она является как рабочим кабинетом, так и жильем. Мы помним уютную обитель № 26 на крейсере, где все было под рукой: от телефона до колбасы. Я, занявший более высокое положение в иерархической медицинской “табели о рангах”, как оказалось, каюты был лишен. Флагманский корабль БПК “Гордый” выделил в распоряжение офицеров штаба две двухместные каюты на двадцать человек, что, естественно, не могло решить жилищную проблему. Штатную прописку в них имели “годки” штаба: флагманский химик Шалыт, флагманский минер Заугаров, флагарт, “мастер жесткого съема” Ольховский и флагманский штурман Егоров, пришедший в штаб с крейсера “А. Суворов” на месяц раньше меня, но имеющий право на каюту в соответствии с возрастом.

Остальные офицеры пользовались каютами лишь по праву гостеприимства хозяев. Это значит, что ни работать в них, ни отдохнуть во время обеденного перерыва, ни, тем более, расположиться на жительство в них не могли. Я, отправившись на поиски жилья на кораблях бригады, с первых шагов убедился, что командиры кораблей не очень охотно идут на предоставление “жилой площади” флагманским специалистам. Не только по причине жилищного кризиса, а более по соображениям личного спокойствия: постоянное присутствие на корабле представителя штаба увеличивает риск быть вызванным на ковер к командиру соединения по поводу имеющихся недостатков в организации службы.

Несмотря на это, я все же сумел занять каюту на ЭМ “Бесшумный”, воспользовавшись тем, что эсминцем командовал знакомый уже нам товарищ Дмитриев, когда-то временно исполнявший обязанности старшего помощника на крейсере “А. Суворов” и дисциплинарно терзавший меня “за бездушное отношение к офицерскому составу”. Эсминец уже лет пять ждал решения своей участи в ГШ ВМФ, т.к. не только воевать, но и оторваться от пирса был не в состоянии: тяжелый склероз всех систем и изношенность органов, полученные в награду за многолетнюю безупречную службу, приковали корабль к постели – ржавому и такому же старому плавпирсу. Однако, корабль есть корабль и, несмотря на пенсионный возраст, он должен нести на мачте военно-морской флаг. Со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Мрачная келья, предоставленная в распоряжение флагмана, напомнила мне о бренности земного существования, и “комфортностью” своей должна была обеспечить доктору отпущение грехов, накопившихся за четыре года службы на флоте. Из всех удобств самым неприятным было то, что из-за неплотно пригнанного сальника системы отопления в каюту мелкими дозами поступал парок. Переборки и подволок были покрыты каплями воды, а неисправность системы вентиляции обеспечивала возможность дышать влажным воздухом жарких тропиков. В сочетании с высокой температурой в каюте морозный воздух совгаванской атмосферы, ворвавшись в иллюминатор при попытке моей проветрить “жилое помещение”, мог обеспечить радикулит, бронхит, отит и еще целый букет хворей, дающих военморам возможность уходить на пенсию в 45 лет. Однако, как уяснил себе флагман, улучшения жилищных условий в обозримом будущем не предвиделось. Осталось уповать только на корабельного механика, который, угостившись каплями, устранит неисправность системы отопления. Решением этой проблемы я и занялся в первую очередь. И решил её успешно. И поселился. И приступил к исполнению обязанностей флагманского врача соединения.

День, отпущенный мне на устройство личных дел, сменился ночью. Ночь, в свою очередь, уступила место рабочему дню. Я проснулся, выполнил требования “правил личной гигиены”, и, продуваемый морозным ветром, отправился завтракать с ЭМ “Бесшумный” на БПК “Гордый”, где приказом командира бригады был поставлен на котловое довольствие. На “Гордом” столовались все офицеры штаба, т.к. он – единственный из всех кораблей, стоящих на Северном пирсе, – был в “компании”. Это давало право всем офицерам, “стоящим на довольствии” на этом корабле, получать тридцатипроцентную прибавку к жалованью, так называемые “морские деньги”, или, как выражаются грамотные финансисты, “морское денежное довольствие”.

За столом в ККОС сидели несколько корабельных лейтенантов и флагманский химик, капитан третьего ранга Шалыт.

Невысокого роста. Глаза слегка навыкате. Лысеет спереди – умный, значит. Маленький рот и тонкие губы. Большой живот, как следствие хорошего аппетита и длительной службы в плавсоставе ВМФ. Безапелляционность суждений и сознание превосходства “годка” над “карасями”. Страстный поклонник футбола, знающий историю и перипетии этой игры в мировом масштабе – от момента её зарождения до наших дней. По национальности еврей. Разведен. Вкусив горький плод семейного счастья, жениться не собирается. Службу постиг в совершенстве. Нарисуем здесь картину обычного рабочего дня флагманского химика Шалыта, при условии, что “на сход” он не ходил, а ночевал на корабле. Перед прибытием командира бригады на службу Шалыт, напустив на себя озабоченный вид, семенящей походкой выходит на пирс. Курит. Ждет. Завидев приближающуюся машину командира бригады, останавливает любого подвернувшегося матроса и пронзительным голосом начинает распекать его за нерадивость. Служебное рвение химика разносится в морозном воздухе аж до полуострова Меньшикова и достигает ушей комбрига.