Во время посещения иностранных портов на корабле не было вспышек инфекционных болезней, что говорило о хорошо поставленной санитарно-гигиенической и эпидемиологической работе. Материалы 26 съезда законспектированы у ста процентов личного состава. Политико-воспитательная работа проводится всеми категориями начальников в соответствии с требованиями руководящих документов. Ажур.

Матрос Князев пришел на корабль полгода назад, как мы помним. Трудолюбивый крестьянский парень сразу же завоевал авторитет тем, что без возражений брался за любую работу и с непосредственностью младенца, дитяти природы, задавал начальству в моем лице такие вопросы, и сам давал на них такие ответы, что большой зам, услышав и то, и другое, должен бы был представить меня к увольнению в запас, как никудышнего воспитателя. Кроме того, Князев выполнял любое приказание беспрекословно, в срок, но не точно. В любую работу, порученную ему, он вносил свои коррективы, руководствуясь своим крестьянским умом, а не морской практикой. В результате достигал обратного эффекта, но при этом не понимал, за что старшина ругает его, а Иванов на ежесуточном подведении итогов БП и ПП ставит ему “двойку”. Никакие меры дисциплинарного или воспитательного характера не могли убедить крестьянскую натуру, что трубопроводы забортной воды надо маркировать синим кольцом по периметру, а паропроводы – красным. И если подобное непонимание и упрямство в начале службы можно было списать на деревенскую простоту, то через месяц-другой я стал замечать, что поведение молодого военмора есть ни что иное, как роль, которую взялся играть этот хитрый “карась”, зарабатывая в среде одногодков определенный авторитет. Явление не столь уж редкое на флоте.

Надо сказать еще, что Князев, придя на корабль, сразу же увлекся боксом. Никогда ранее не надевавший перчаток, “боксер”, попавший под руководство таких же боксеров, только старших по сроку службы, за год упорных тренировок накачал бицепсы и научился молотить кулаками, совершенно не имея понятия о боксе, как таковом.

Военная педагогика – самый не изученный и самый сложный раздел педагогической науки. Она допускает такие приемы воспитания, применив которые в общеобразовательной средней школе, директор по ходатайству районо вылетел бы в пастухи в двадцать четыре часа.

На очередном “разборе полетов” я, обращаясь к Князеву, сказал:

– Сегодня вы опять отличились и получаете “двойку”. Опять вы в целях экономии, что само по себе годиться в крестьянском хозяйстве, сделали уколы двум больным одним шприцем, сменив лишь иголки, что является вопиющим нарушением медицинских правил, о чем вы хорошо информированы. Двойки, выговоры и наряды на вас не действуют, хотя, кажется, огорчают. Я предлагаю вам, Князев, учитывая ваши боксерские навыки, честный бой. Если побьете вы меня, я признаю, что все “двойки и выговоры” были случайны, и присвою вам звание старшины второй статьи. Через командира, конечно. Если я вас побью, то будем считать это мерой воспитательного воздействия наравне со строгим выговором. Я не боксер, но ставлю два условия: ниже пояса не бить и бой вести без всяких раундов до полной победы над противником. Согласны?

Будучи абсолютно уверенным в себе и своих силах, горя желанием официально поколотить начальника, Князев сразу же согласился. Моряки весело галдели, убирая из помещения амбулатории стол, баночки и другую мебель: ринг должен быть свободен. Князев принес две пары перчаток: одну надел сам, другую отдал начальнику. Лично проверил правильность шнуровки, посыпая при этом свои манипуляции горохом специфических боксерских терминов: “хук”, “прямой”, “аперкот” или еще черт знает каких.

Наконец, все было готово, и терапевт возвестил о начале поединка, ударив шпателем в “кружку Эсмарха”. (Применяется для Постановки сифонных клизм). Князев ринулся вперед. Я же ушел в глухую защиту и принимал на перчатки град бешено сыплющихся ударов, не делая ни малейшей попытки атаковать. Минут через пять удары стали реже, дыхание атакующего чаще. Еще через пять минут Князев выдохся полностью. Руки его опустились, открыв для ударов лицо и бицепсы. Я нанес два сильных удара по бицепсам противника, тем самым парализовав его руки, лишив возможности даже закрыться. И пошел в наступление. (Может, в боксе это называется иначе). Через минуту Князев упал на железную палубу и, спасаясь от ударов, пополз под кушетку. Зрители неистовствовали. Обессиливший, я упал в кресло. Князев, выбравшись из-под кушетки, так и не понял, почему вдруг оказался битым.

– Запомните, Князев, отныне вы будете биты моими руками каждый раз, если откажетесь работать головой. Надеюсь, вы не в претензии?

С этого дня матрос Князев стал образцом, о чем свидетельствовало звание старшины второй статьи, к которому он был представлен месяц спустя после “боя”.

Ночью по корабельной трансляции разнеслась команда: “НМС срочно прибыть в баркас. При себе иметь все... для оказания неотложной помощи’’.. Подобные команды на корабле вызывают чувство тревоги у всех, т.к. напоминают о том, что никто не застрахован от рук доктора и, что... “ничто не вечно под луной”. Последнее же соображение вызывает у военмора, находящегося вдали от Родины, чувство щемящей тоски и незащищенности. Неуютно...

Любой же корабельный эскулап, имеющий определенный опыт организации корабельной военно-морской медицины, чувствует себя не только неуютно по этой команде, но и испытывает определенный страх, предполагая самое худшее и зная, что помощи со стороны старших и более опытных товарищей ожидать не приходится. Их просто нет рядом.

Кора мозга еще спала, а ноги уже несли меня на ют, к баркасу. Туда же прибежал и терапевт Григорьев, тащивший на плече сумку неотложной помощи и материвший на ходу всех, кто попадал под руку. Темная вода океана, напоминающая мазут, который только что выкачали из трюмов за борт механики, душно плескала в борт, качала баркас и била им в парадный трап. Красота южной ночи, насыщенной испарениями, вызывала тошноту. И даже озабоченный матерок главного боцмана в сознание не проникал.

Прыгнули в качающийся баркас и взяли курс на сигнальные огни стоящего в пяти кабельтовых сторожевика. Информация к размышлению, имевшаяся у докторов, гласила: “на СКР что-то случилось – то ли инфаркт у командира, то ли внематочная беременность у боцмана”. Как всегда, полная и объективная информация.

Подошли к борту. По штормтрапу. С риском переломать ноги (баркас здорово кидало на волне и нужно было успеть выскочить из него на верхние балясины трапа, пока, поднятый очередной волной, он не ударил по ногам) взобрались на ют, где пришедших врачей встречал взволнованный командир. Надо заметить, что командиры, зачастую, больше уверены в талантах врачей приходящих, чем в талантах своих корабельных эскулапов. Ничем не обоснованное заблуждение, т.к. уровень подготовки всех лейтенантов примерно одинаковый. За редким исключением. Из сумбурной речи командира, капитана третьего ранга Судакова, можно было уловить только... одеколон... помощник... сволочь... выпил... умирает. Кто умирает, помощник ли выпил одеколон или только выдал его матросам, было непонятно. И, не вдаваясь в подробности, врачи побежали в медблок.

На операционном столе лежало тело огромных, как показалось мне, размеров. Сверху его расположился, стоя на коленях, потный, измученный, близкий к обмороку корабельный доктор, капитан медицинской службы Бураков, проводящий закрытый массаж сердца. Тело лежащего военмора было покрыто уже трупными пятнами, и жизнь покинула его не менее двух часов назад. Взяв инициативу в свои руки, я снял со стола ничего не соображающего эскулапа, поручил его заботам терапевта, а сам отправился на доклад к командиру. Тот сидел в каюте, уронив голову на руки, думая о том, какое горе обрушилось вдруг на родителей погибшего, сколько нервов придется потрепать на всякого рода расследованиях и формальностях, связанных с доставкой погибшего домой или же с организации похорон в море.