Познакомившись с Ниночкой и проявив при этом массу галантности, Анатолий Антонович взял на себя роль мецената:

– Знаешь, Ниночка, я, как старпом, могу тебе сообщить, что мужик тебе попался ничего. Толковый. Однако, если ты не будешь держать его в руках, он может вильнуть налево, на что горазды все флотские. Уж ты мне поверь.

– Слушай, Нинуля, внимательно. Начальник своим опытом делится, – внешне совершенно невинно вставил я свою шпильку.

– Да, кусаться твой нареченный умеет. Однако, укусы его, как мне кажется, не ядовиты. Взнуздать его можно. Ты, Ниночка, мне понравилась! Поэтому я беру над вами шефство.

Хмель слегка кружил голову самозванного шефа. Шеф был добр и щедр. Подарок хотелось выдать немедленно.

– Тебе, Петро, если я не ошибаюсь, послезавтра на службу, но, судя по тому, что вы до сих пор живете в гостинице, дела обстоят не лучшим образом. Даю тебе еще неделю. Рассчитаешься со временем. Борзыми щенками. А нам нужно уже идти. Спасибо, Ниночка, за угощение. А ты, Петро, обязан уложиться в предоставленные тебе семь дней. Больше не смогу дать. И так иду на нарушение существующего порядка.

– Я постараюсь. Спасибо, Анатолий Антонович. Я этого не забуду.

– Не духарись. Будь здоров.

Несмотря на предпринятые попытки, квартиру снять не удалось, а цена гостиничного номера начинала кусаться. Деньги, так непредусмотрительно щедро растраченные на увеселения, заканчивались. Новых же поступлений не предвиделось.

Итак, впереди – учеба. Знания флотских эскулапов должны совершенствоваться постоянно. Они должны быть всегда готовы попасть в самый сложный медицинский переплет и выйти из него пусть “изрядно ощипанными, но непобежденными”. Для этих целей существует так называемая “интернатура медицинского состава” флота. Система преподавания в ней поставлена так, что не наделяя учащегося теорией, она дает юридические основания отправлять лейтенанта в отдельное плавание, целиком возлагая ответственность за жизнь экипажа на его хлипкие плечи. Плюс – определенное количество практических навыков по владению скальпелем, наделяющих корабельного врача наглой самоуверенностью, или – что звучит более удобоваримо – уверенностью в себе. И приходится признать, что в море, оставшись один на один с тяжелейшей патологией (хочешь – не хочешь, а приходится), зачастую только уверенность^ себе и не позволяет опустить руки, сдаться в борьбе за жизнь товарища. Флот не приемлет сомневающихся. Моряки только тогда верят в своего “дока”, если он даже заведомую глупость говорит твердо, с металлом в голосе, если даже в самой невероятной по сложности ситуации может безапелляционно заявить больному:

– Херня все это, шеф! По возвращении кабак – за тобой.

И эта магическая фраза действует на моряка гораздо эффективнее, чем самое лучшее успокаивающее средство. И пусть профессора врачебной деонтологии возьмут ее на вооружение, поставят эпиграфом к лекциям, которые читаются слушателям военно-морских медицинских факультетов.

Медицинская эмблема (чаша, обвитая змеей), символизирующая искусство врачевателя поставить на службу здоровья даже змеиный яд, на флоте расшифровывается несколько иначе: “Хитрый, как змей и не дурак выпить”. Хотя для пользы дела, чашу с эмблемы можно было бы и отпилить.

Первого декабря группа лейтенантов прибыла в главный госпиталь флота. На учебу. У каждого из недавних выпускников за спиной уже стояла конкретная должность, трехмесячный опыт службы и сознание собственной значимости для боевой готовности кораблей и частей. Внимательно послушав разговоры, то тут, то там возникающие в несколько возбужденной толпе, посторонний наблюдатель мог бы разделить всех прибывших на несколько категорий.

Первая и самая многочисленная – это те, кто приехал во Владивосток на пять месяцев из отдаленных гарнизонов для того, чтобы отдохнуть от непомерной требовательности непомерно строгих и слегка глуповатых командиров, которых за истекшие три месяца еще не удалось научить службе, но что в дальнейшем обязательно удастся.

Вторая, пользующаяся наименьшей популярностью, но все же заслуживающая внимания, – это те, кто прибыл с твердым намерением заработать благосклонность старших медицинских специалистов флота, заполучить “птичку” напротив своей фамилии в списке в расчете на будущие дивиденды с акций предприятий, называемых “карьерой” и “теплым местом”.

Третья категория прибыла лишь только потому, что “так было приказано”.

И пусть рассудит всевышний и начальник медицинской службы флота, кого из них отнести к какой группе, так как посторонний наблюдатель мог и ошибиться: в речах и заявлениях говоривших было больше наивной дипломатии, чем можно было бы предположить, глядя на две куцые лейтенантские звездочки ораторов.

Я, мановением волшебной палочки начальника интернатуры, был направлен на учебу в госпиталь поселка Тихоокеанский, уже знакомого читателю. Это давало ряд существенных плюсов.

Во-первых. В группе, куда я был зачислен, было только три человека, включая меня самого. Если во Владивостоке оставалось около двадцати будущих хирургов, обреченных обучаться на базе главного госпиталя под недремлющим оком начальства, то моя группа обладала все же несколько большей свободой и самостоятельностью. И, что наиболее ценно, вероятность самостоятельного проведения хирургических операций, ради чего и затеяна такая канитель, как интернатура, возрастала обратно пропорционально количеству обучающихся. В главном госпитале, где концентрация хирургических больных на одну жаждущую крови хирургическую единицу гораздо ниже, чем в любом другом гарнизонном госпитале, заставляет каждого из стремящихся освоить хирургическое дело настоящим образом проявлять массу изобретательности, чтобы попасть к операционному столу, так как сложные операции проводятся главными специалистами и штатными хирургами отделений. Специалисты главного госпиталя, как предприятия с высокой культурой производства, не всегда охотно доверяют скальпель новобранцам от медицины, стремясь предупредить возникновение темных пятен на белом парадном мундире фирмы. На периферии, подальше от начальственного ока, эта проблема решается несколько проще.

Во-вторых, в госпитале поселка Тихоокеанский работал мой благодетель Михайлик Валерий Андреевич, которому я по состоянию на начало декабря был еще должен 25 рублей, так как с первой, второй, да и третьей получки долг, по злой иронии судьбы, возвращен не был.

В-третьих, что наполняло жизнь смыслом, старший помощник командира крейсера накануне вручил мне ключи от квартиры на улице Морской, № 14, что разом снимало все жилищные проблемы на определенный период лейтенантской жизни, хотя и не очерченный сроками, так как ордер на жилье выписан не был.

Несколько смятенная от житейских неурядиц, однако полная надежд на будущее, супруга моя в это время жила в одной из трех вороньих слободок, стоящих на голой сопке в бухте Разбойник. Приютила ее семья лейтенанта-однокашника Ильясова.

Ключ в кармане моем давал надежду на то, что молодая жена наконец обретет вожделенную собственную кухню, столь необходимую любой женщине, особенно если она только начинает собственную карьеру военно-морской жены. Новоселье состоялось в день рождения Ниночки. Квартира располагалась на первом этаже пятиэтажного дома, стоявшего напротив казарм военно-строительного отряда, что давало ряд преимуществ: будильник можно было не покупать, так как ровно в шесть тридцать на улице раздавался рев в конвульсиях умирающего уссурийского тигра, отдаленно напоминающий песню “Не плачь, девчонка, так как солдат обязательно вернется”. Грохот сапог по мостовой и резкие команды сержантов, дополняя какофонию, не оставляли даже малейшей надежды на то, что самый сладкий утренний сон рискнет вернуться к вам, вышибленный из мозга строевым шагом идущих на завтрак строителей.

Входная дверь, как и большинство дверей в гарнизонном жилом фонде, носила следы частой смены хозяев, обязательно врезающих новые замки при въезде в жилище. Постоянные попытки новоселов обезопасить личную собственность от посягательств по слухам существующих грабителей привели к тому, что при малейшем усилии дверь начинала трещать, крошиться, рискуя ввалиться в квартиру вместе с рамой и расхитителем собственности, если бы таковой действительно объявился. Дверь открылась, и новоселы наши очутились в маленьком 1 х 1,5 коридорчике. Налево – кухня размером с детский манеж. Место общего пользования – в виде “сидячей” ванны по соседству с универсальным унитазом. На кухне – старый ржавый титан, вышедший из строя в момент установки его строителями или даже и не входивший в строй. Прямо – жилая комната. В ней две железных односпальных кровати с панцирными сетками и тахта, носящая следы любовных утех ранее проживавших здесь военморов. Запустение, тлен и 700 пустых бутылок впридачу. Здесь предстояло свить гнездо для будущего рая.