Темно-зеленые громады волн били наотмашь и в печень, и в челюсть. Корпус скрипел и стонал. Крейсер вздрагивал всем своим могучим телом, вызывая неприятную немоту в животах военморов, многие из которых украшали блестящий линолеум палубы ароматными лужами желудочного содержимого. Сотни тонн взбесившейся воды обрушивались на палубу беззащитной громадины в двадцать тысяч тонн весом, срезая и унося за борт леера, “химические” бочки и другие предметы, прочно приваренные к металлу палубы. Крен, достигающий на особо огромной волне 42 градуса при угле заката в 52 градуса, невольно настраивал на грустные размышления о бренности бытия, вселяя тревогу в просоленные души моряков. Жена адмирала, умудрившаяся так неудачно родиться, неспокойно ворочалась в постели, проклинаемая никогда не видевшими ее людьми. Посуда в кают-компании с грохотом и звоном летала из угла в угол, срываясь со штатных креплений. Балансируя тарелками, как после хорошей попойки, моряки пытались (хотя и далеко не все) отведать первое блюдо, перепаренное в герметически закрытых котлах, проливая борщ на штаны и рубашки, уподобившись младенцам.

Описывать все ужасы и романтику плавания в штормящем океане здесь не стоит, т.к. все это неоднократно описано Станюковичем, Колбасьевым, Соболевым и другими маринистами . Однако, одну из неизвестных широкому кругу жителей суши сторону этого ада все же надо отметить.

Я лежал на коечке и с регулярностью метронома стукался головой в холодильник, закрепленный по штормовому, а пятками пробовал прочность “дюралевой” переборки. Желудок в унисон качке то подкатывал к горлу, то опускался в малый таз. Несмотря на это, а может быть и благодаря тому, в голове зарождались крамольные мысли. Вспоминалась почему-то услышанная где-то история о том, что на одном из кораблей во время шторма за борт был смыт военмор, на котором оказалось надето: пальто меховое, куртка из овчины с латексным покрытием, тулуп постовой и два морских бинокля. Имущество, утонувшее вместе с несчастным, было списано на злые шутки Нептуна. Еще несколько ударов головой в холодильник привели к тому, что я встал и, цепляясь за леера, отправился на ГКП, где в вахтенном журнале сделал следующую запись. “Широта... долгота... ветер 30 м/с, волнение 11 баллов. В лаборатории, сорвавшись с креплений, кислородный баллон разбил: микроскоп “Биолам” (заводской номер 1538415), бутыль со спиртом (количество спирта 20 кг), лампу настольную – 1 шт., пробирки лабораторные – 30 шт., ступку фарфоровую с пестиком – 1 шт.” Здесь же на ГКП в очереди к вахтенному журналу стоял помощник командира по снабжению, капитан третьего ранга Крепкий, записывающий в расход 500 тарелок, 500 стаканов... Механик, боцман, артиллерист.. У всех что-либо было разбито или же смыто за борт. Даже военный дирижер Михайлов внес в общий список разбитое вдребезги расстроенное корабельное пианино. Внутрипроверочная комиссия, назначенная командиром, вооружившись выписками из вахтенного журнала, заверенными командиром, произвела расследование и вынесла приговор: “ Имущество, перечисленное в графе HP... разбито во время шторма. Вины личного состава в уничтожении материальных ценностей нет. Сумма ущерба в размере ... руб., ... коп. подлежит списанию инспекторским свидетельством за счет государства”.

Накануне прихода в порт Владивосток инспекторское свидетельство было утверждено адмиралом. Стоимость торжеств по случаю дня рождения жены замкома составила ... сумасшедшие деньги!

В заливе Петра Великого, когда до Владивостока оставалось не более пяти миль, избитый и израненный крейсер, израсходовав весь запас мазута, вынужден был остановиться. Адмирал, чувствуя за собой “долю” вины в случившемся, без шума вызвал к борту крейсера катер командующего “Шторм” и убыл домой, пообещав к утру прислать танкер для заправки корабля, что и выполнил в точности.

Утром крейсер воткнул свою корму в знакомую нам точку № 1 тридцать третьего причала. Радостно возбужденные военморы вмиг разбежались по домам, где и произвели переполох своим неожиданным прибытием. Моя же семья находилась на Западе, и идти мне было просто некуда, кроме ресторана. Однако, посещение увеселительных заведений военморами происходит только по вечерам. Посему, я решил отправиться с осмотром в новую, полученную перед походом квартиру. Тем более, что после предстоящего отпуска, доктор планировал привезти и на законных основаниях вселить в наконец обретенное собственное гнездо свое многострадальное семейство. Однако, подводные камни ждут моряка в самых неожиданных местах. На звонок дверь открыла незнакомая женщина с испуганным взглядом и настолько изящной фигурой, что иначе, как тощей, ее назвать было нельзя. Ну, прямо, Кащей Бессмертный!

– Хозяин квартиры, – солидно представился я. – А вы кто?

Злобно сверкнув глазами по лицу названного гостя – хозяина, Кащей Бессмертный ласково-извинительно пропела:

– Вы извините... Я жена лейтенанта Авоськина с “Бородино”. Вы ушли в море, а нам сказали, что квартира пока пустует... Вот мы и решили временно поселиться в ней... Деваться ведь некуда.

Прошедший все круги лейтенантского “рая”, я отнесся к этому заявлению с пониманием и сочувствием. Несмотря все же на некоторую досаду по поводу занятости “гнезда”, я счел возможным сыграть в “благородство”, о котором много читал в романах о мушкетерах и уставах ВС СССР.

– Ладно! Я понимаю вас. Сам через это прошел. Сейчас я уезжаю в отпуск, и у вас, таким образом, остается время для поиска квартиры. Два месяца – вполне достаточно. (Уверенности в голосе добродетели не было).

Штрихи, штрихи... военно-морских будней.

Вечером в ресторан военморам попасть не удалось. Проявляя заботу об отдыхе офицеров, о прочности семейных военно-морских уз, командующий флотом приказал крейсеру срочно сняться с якоря и швартовов, оторвав от семей истосковавшихся по ним людей, уйти в Советскую Гавань. Это, чтоб служба раем не казалась. Проклиная в душе тот пылесос, баранку которого каждый крутить решился добровольно, офицеры по экстренному вызову собрались на корабле к 22 часам, оставив (в который раз!) своих заплаканных жен, матерей-одиночек, за празднично-убранными, но уже наполовину опустошенными столами.

Выслушав краткую, эмоциональную речь командира о том, что международная обстановка в районе Императорской Гавани резко обострилась в результате возросшей агрессивности империализма на современном этапе, и что крейсер крайне необходим для поддержания штанов “москитному флоту”, сдерживающему агрессивные поползновения на наши рубежи, офицеры разбрелись по каютам. Но и спать не пришлось. Трель тревожного горна загнала всех на боевые посты и командные пункты: предстояло экстренное приготовление к бою и к походу, затем проход узкостей, затем ... краткие мгновения отдыха и ... утро туманное, утро седое.

Крейсер входил в сумрачный декабрьский Татарский пролив. Борта корабля, в кровь обдираемые шугой, мирно шуршали, сливая звук с мерным гулом машин и вентиляции, навевая сон и грешные мысли. Ни о какой боевой подготовке не было и речи. Крепость человеческих организмов и психики имеет свои пределы. Но уставы и приказы не учитывают такую мелочь, как психофизиологические нагрузки на пушечное мясо. Офицер в сорок пять лет, отправляемый Родиной на пенсию, должен быть высосан системой до конца.

Военморов, еще две недели тому назад гревшихся под тропическим солнцем и адаптированных к нему, Советская Гавань встретила двадцатипятиградусным морозом и глубоким белым пушистым снегом, покрывающим скалистые берега. Воды залива и бухт разрезали белоснежные сопки черным контрастом, выделяя жизнь моряков из жизни судостроителей и торгашей черной полосой. Обычного при входе в родную базу психологического подъема не было. Берег, так коварно выбросивший измотанных длительным походом людей из Владивостока, был почти ненавистен. Не интересовали даже знакомые притоны в виде гостиницы “Советская Гавань” и кафе – "телевизора” в п.Бяуде с его всегда зарезервированными столиками и приписанными к этим столикам женщинами первой и не первой свежести.