Вера А. А. Толстой – не та «до-догматическая»[389] и поэтому не прошедшая испытания умом и сердцем вера многих ее образованных и титулованных современников, для которой характерны «стеноз сердца» и «артроз ума». Эта вера являлась законченным и осознанным выражением и содержанием всей ее жизни, в ней присутствовало столь редкое в XIX в. понимание глубинной связи между личными религиозными убеждениями человека и верой Церкви, связи между догматом и нравственностью, таинственной, мистической связи между человеком и Богом, Христом, связи, без которой вера человека превращается в более-менее благочестивые и всегда сентиментальные переживания добра или, по выражению самой А. А. Толстой, романтические и ультра-идиллические утопии.
После смерти самого близкого и дорогого ей в жизни существа – родной сестры графини Е. А. Толстой, скончавшейся в 1867 г., – в письме Л. Н. Толстому А. А. Толстая засвидетельствовала, что через «шесть недель борьбы и мучительной тоски» она дошла до «сознательного согласия быть разорванной надвое и все же истинно чувствовать, что я еще никогда не любила Бога так глубоко, как люблю Его с тех пор, как Он отнял у меня то, что было для меня дороже всего на свете» и что «вся эта внутренняя работа исключительно дело Его рук»[390]. В одном из своих писем гр. А. А. Толстая прямо употребляет выражение стоять «перед Лицом Бога», – это то стояние, та несокрушимая сила, которая исходит свыше и дает возможность жить всей полнотой жизни[391]. После трудного разговора с Толстым, в котором он изложил «бабушке» свои новые религиозные воззрения, она написала ему (январь 1880 г.): «…выше, более всего дорожу лицом Спасителя, Спасителя всего мира и личного моего Спасителя»[392].
В своей переписке с Толстым «бабушка» демонстрирует глубокую интуицию и способность найти в простых выражениях очень точные характеристики веры. По свидетельству жены писателя, С. А. Толстой, А. А. Толстая была единственным человеком, который мог прямо и правдиво, не испытывая страха и не раболепствуя, высказывать перед Л. Н. Толстым свои взгляды[393]. Известно и обратное признание. Сам писатель называл А. А. Толстую в числе тех лиц, переписка с которыми в течение всей его жизни носила с религиозной точки зрения наиболее глубокий, интимный характер (кроме А. А. Толстой писатель назвал Н. Н. Страхова и князя С. С. Урусова; с моей точки зрения, к этому списку могут быть еще добавлены В. Г. Чертков и А. А. Фет).
В «Воспоминаниях» А. А. Толстой и ее переписке с Л. Н. Толстым присутствуют такие глубокие характеристики характера писателя, которые отсутствуют в любых других источниках. При этом удивляет по-настоящему смиренное отношение А. А. Толстой к себе самой. Она подчеркивает, что в общении с Л. Н. Толстым оказывалась всегда в положении второстепенного лица, «подающего реплики»: «Его натура была настолько сильнее и интереснее моей, что невольно все внимание сосредоточивалось на нем»[394].
Из этих характеристик в первую очередь обращает на себя внимание та сторона личности Л. Н. Толстого, которая отражена и в его философских трактатах, и в его дневниках, и в его переписке. Уже неоднократно в литературе подчеркивался тот факт, что писатель часто выдавал за свое кредо случайные мысли, впечатления недавнего прошлого. При этом на самом деле фундаментальные метафизические вопросы не находили у него своего окончательного разрешения. Графиня А. А. Толстая замечает, что увлечения и воззрения «сменялись в нем быстро, иногда до смешного, – но во всем и всегда преобладала необыкновенная искренность», что он постоянно стремился «начать жизнь сызнова» и, что очень важно, «часто увлекался мнениями людей, стоящих неизмеримо ниже его в нравственном отношении, но которые хоть чем-нибудь входили в его колею»[395], вообще, хвалил и превозносил без разбора и критики все, что только как-то соответствовало его взглядам.
В качестве иллюстрации к этой мысли я приведу замечательный пример из письма Л. Н. Толстого, в котором эта динамичность, стремительность его характера выражены очень красиво и точно. Это один из часто цитируемых ныне отрывков, ставший хрестоматийным.
«Вечная тревога, труд, борьба, лишения – это необходимые условия, из которых не должен сметь думать выйти хоть на секунду ни один человек. Только честная тревога, борьба и труд, основанные на любви, есть то, что называют счастьем <…> Чтобы жить честно, надо рваться, путаться, биться, ошибаться, начинать и бросать, и опять начинать и опять бросать и вечно бороться и лишаться. А спокойствие – душевная подлость».
Л. Н. Толстой и А. А. Толстая. Переписка (1857–1903). М., 2011. С. 97.
Вся история религиозной жизни Л. Н. Толстого отражается в переписке с А. А. Толстой – вплоть до решительного разрыва в начале 1880-х гг. Переписка ярко демонстрирует, что религиозность писателя развивалась волнообразно. Часто со стороны Л. Н. Толстого она носила светлый, радостный характер, казалось, что нужно совершить только один шаг, чтобы навсегда стать членом Церкви Христовой. Особенно здесь характерны письма 1858 г., например, письмо, датированное мартом 1858 г., которое начинается словами «Христос Воскресе!». Я приводил уже выше цитату из этого письма, когда речь шла о кризисах Л. Толстого. Письмо поистине пропитано весенней радостью и чувством полноты жизни, уверенностью, что действительно «чудеса совершаются. Каждый день новое чудо <…> Бывают минуты счастья сильнее этих; но нет полнее, гармоничнее этого счастья»[396]. Однако назвать эти переживания христианской верой нельзя, это понимает и сам Толстой, и его корреспондентка. Писатель подчеркивает, что в нем, «как кошка с собакой в одном чулане», живет христианское чувство, которое должно пройти проверку «правды и красоты»[397]. Графине Толстой представляется, что писатель очень близок к этому решающему шагу ко Христу, в нем присутствует «какая-то благотворная жизненность, которая всегда действует на меня вполне определенно»[398]. Более того, в другом письме она выражает уверенность, что «семена взошли и Бог посеял их на слишком благодатную почву, чтобы они могли заглохнуть. Все, что заграждает путь к настоящей правде, в один прекрасный день будет устранено, и лично я смотрю на это, как на механическую (так сказать) работу вашей души»[399].
Однако уже в следующем письме А. А. Толстая со всей своей чуткостью и проницательностью перечисляет те потенциальные препятствия, которые могут помешать этому духовному возрождению: «воздушно-идеально-нелепые истины», «гордость, которая часто порывалась создать или пересоздать давно созданное и устроенное», а также даже любовь Толстого к правде, «которая по чрезмерной своей запутанности и ухищренности часто удаляла вас и от правды, и от естественности»[400].
Это замечание было своевременным предупреждением. Уже на Пасху следующего, 1859 года, Толстой признается, что не может ходить в церковь и слушать «непонятые и непонятные молитвы» и «смотреть на попа и на весь этот разнообразный народ кругом», более того, это для него «решительно невозможно»[401].
Причина признания, сделанного Л. Н. Толстым в письме 1859 г., была сразу угадана А. А. Толстой: «гордость, непонимание и небрежность» в чувстве, а также искание самодовольства и экзальтированности, ложного энтузиазма, экстаза и внезапных восторгов: «Надо быть действительно человеком ослепленным и засушенным духом гордыни, чтобы, входя в церковь, где молится столько народу, не находить в себе ничего, кроме отвращения и критического ко всему отношения»[402].
