Однако в дальнейшем издательские инициативы Черткова были более успешными. По вопросу об издании собрания сочинений Л. Н. Толстого он неоднократно вступал в переписку с Л. Б. Каменевым, А. И. Рыковым, В. М. Молотовым и И. В. Сталиным, встреча с которым состоялась осенью 1924 г. В письме Сталину Чертков особенно подчеркивал то обстоятельство, что празднование 100-летия со дня рождения Л. Н. Толстого, которое мировая общественность собирается отметить очень широко, является прекрасным поводом к началу подготовки международного издания полного собрания сочинений писателя[307]. 24 июня 1925 г. Совнаркомом РСФСР было принято решение о начале работы над этим собранием.
Большой интерес представляет история невысылки В. Г. Черткова из Российской вместе с другими деятелями культуры. Безусловно, В. Г. Чертков не был и не мог быть сторонником новой власти. Известны сохранившиеся по следственным делам архива ФСБ выдержки из сообщений осведомителей о выступлениях В. Г. Черткова (1920–1922) против большевиков, в которых он говорил о том, что «крестьянство насилуется кучкой народа, пропитанной западными идеями Карла Маркса, что довело его до отчаяния <…> единственный выход для крестьянства – это стряхнуть со своих плеч теперешнее правительство <…>Советская власть – кровавое насилие над партиями и национальностями <…> единственный способ борьбы с теперешней властью – отказ подчиниться ей <…> гражданская война, последовавшая вслед за окончанием европейской, – результат неверия в Бога <…>заткнут рот всем, а иначе Соввласть и трех дней не продержалась бы <…> назвал правительство палачами и сказал, что все, кто служат этому правительству, также палачи <…> усиленно проповедовал на тему, что единственный работник – крестьянин, остальные все – шкурники, не исключая и правителей, едущих на его шее <…> теперешние коммунисты – банда, захватившая власть, заставляющая себя защищать от посягательства на нее других»[308]. Если Чертков это действительно говорил, возникает закономерный вопрос, каким образом подобные выпады по адресу большевистского правительства соотносятся с контактами Черткова с его видными представителями и с его дореволюционными публикациями в Англии.
В результате этих и подобных речей в декабре 1922 г. (заметим: приблизительно в то время, когда власти приняли окончательное решение прекратить контакты с ОСРОГ) В. Г. Чертков был вызван на Лубянку, где, по свидетельству следственного дела, вел себя вызывающе, отказался отвечать на вопросы и дать подписку о невыезде, сопроводив ее довольно скандальным объяснением.
«На предъявленное мне предложение дать подписку о невыезде и явке по первому требованию властей я отвечаю, что, как не признаю по своим убеждениям никакой власти, в том числе и Советской, я никаких обязательств дать не могу и потому предложенную мне подписку подписать отказываюсь, но добавляю, что уезжать и вообще скрываться от власти я не собираюсь и не буду».
Шенталинский В. Донос на Сократа // Новый мир. 1996. № 11. С. 181.
22 декабря после нового допроса В. Г. Чертков записал в протоколе: «Не признавая по своим религиозным убеждениям никакой насильственной государственной власти, не смотрю на этот так называемый “протокол” как на официальную бумагу, которую я был бы обязан подписать. Если же подписываю ее, то только как простое заявление, которое может устранить ненужные недоразумения»[309].
Итогом этих допросов было предложение выслать В. Г. Черткова за пределы РСФСР. 27 декабря 1922 г. Комиссия НКВД по административным высылкам принимает решение о высылке В. Г. Черткова в Германию на три года «за антисоветскую деятельность, выразившуюся в резкой критике советской власти и агитации против службы в Красной Армии»[310]. В начале 1923 г. в ответ на требование явиться в ГПУ В. Г. Чертков ответил очень красноречивым посланием.
«Получив повестку Секретного отдела ГПУ, предлагающую мне явиться к Вам для дачи показаний по делу № 16655, я на этот раз нахожусь вынужденным сообщить Вам, что, отрицая по моим религиозным убеждениям всякое насилие, я не могу являться ни в какие государственные учреждения для дачи каких-либо “показаний”. Если, получив недавно подобную же повестку, я пришел к Вам 22 декабря, то никак не для дачи показаний, от которых, как Вам известно, я, по существу, и воздержался, а единственно потому, что, заявив перед этим просьбу о возвращении мне взятых у меня при обыске бумаг, я надеялся, что приглашаюсь, собственно, для получения обратно этих бумаг. Убедившись же в настоящее время в том, что от меня действительно ожидается дача показаний, я должен по указанной причине определенно отказаться от исполнения Вашего желания, ибо, добровольно являясь в Ваше учреждение для такой цели, я сам себя поставил бы в фальшивое и стеснительное для себя положение. Но могу, так же как и раньше при подобных же обстоятельствах, прибавить, что если я в состоянии личным объяснением предупредить возникновение каких-либо нежелательных недоразумений или усложнений, то готов для этой цели принять Вас для частной беседы у меня на дому»
Шенталинский В. Донос на Сократа // Новый мир. 1996. № 11. С. 182.
Этот тон, столь характерный для В. Черткова, но совершенно немыслимый в новую историческую эпоху, объясняется, по всей видимости, тем обстоятельством, что к этому моменту представители власти уже получили серьезное предупреждение от первого заместителя наркома иностранных дел М. М. Литвинова о «сильной агитации» в защиту Черткова, особенно в Англии – В. Чертков был уже известным всему миру антимилитаристом и правозащитником, имевшим обширные и влиятельные связи.
27 декабря 1922 г. специальной комиссией НКВД В. Г. Чертков был приговорен к высылке в Германию на три года за «антисоветскую деятельность, выразившуюся в резкой критике советской власти и агитации против службы в Красной Армии». Однако по решению Особой комиссии ВЦИК по уголовным делам от 18 января 1923 г. высылка в Европу была заменена отправкой в Крым под надзор органов ГПУ. Вскоре и это решение было отменено[311]. Определяющее значение, вероятно, имело заступничество кремлевских друзей Черткова.
В конечном итоге он не только не был выслан из Советской России в 1923 г., но и вообще не подвергся никаким преследованиям. Сдается мне, что только желания видеть изданными творения Л. Н. Толстого, главным хранителем которых был в этот момент В. Чертков, для столь щадящего отношения к нему недостаточно.
Однако, еще раз подчеркну, этот факт вовсе не свидетельствует об идеологической близости В. Г. Черткова к большевикам. Идеологически В. Г. Чертков с ними принципиально расходился и их методы, построенные на насилии, никогда не принимал. Они, в свою очередь, поддерживая Черткова до революции в его сектантской деятельности, косвенно, но очень успешно способствовавшей разрушению государственного аппарата, после большевистского переворота этому сочувствовать уже никак не могли. В известному нам письме к В. Д. Бонч-Бруевичу В. Г. Чертков прямо указывает своему бывшему сотруднику по делу переселения духоборов, что они «стоят на совершенно противоположных полюсах» и поясняет, в чем главная причина их расхождения: материализм и насилие, следствием которого являются зло и несправедливость, заставляющие страдать миллионы людей[312]. В свою очередь, уже в 1950-е гг. В. Д. Бонч-Бруевич, не отрицая факта сотрудничества в эмиграции с единомышленниками Черткова, утверждал, что оно с его стороны носило характер сознательной парализации влияния толстовства на сектантские массы. Более того, и в личных отношениях с будущим управляющим делами Совета Народных Комиссаров и личным секретарем В. И. Ленина у Черткова были тяжелые периоды. В июне 1902 г. В. Д. Бонч-Бруевич вынужден был оставить свою работу у Черткова по причине конфликта, смысл коего пока непонятен. Тем не менее уже после революции 1917 г. Бонч-Бруевич помог В. Г. Черткову получить очень крупную сумму, которая скопилась уже давно и была связана с продажей толстовской литературы[313].
