Самым непонятным для меня является то, что статья Розанова «Вынос кумиров» в 1909 году была переведена на французский язык[532]. Перевод был сделан Анной Орановской в издательстве «Foi et vie» для Славянской библиотеки в Париже, возникшей в середине XIX века благодаря усилиям князя И. С. Гагарина, перешедшего в католичество в 1842 г. и ставшего иезуитом. Гагарин ставил перед собой задачу ознакомить европейскую культурную общественность с работами русских авторов в области религии. Таким образом, получается, что таксилевского подлога не заметили и французы, ознакомившиеся со статьей Розанова?
Информация об «отлучении» Лео Таксиля проникла и в советские издания. В частности, об этом сказано в некоторых советских антирелигиозных изданиях, а также в статье известного советского «научного атеиста» М. М. Шейнмана в 25-м томе «Большой советской энциклопедии» [533].
Только благодаря тонкому филологическому чутью и эрудиции московского филолога, аспирантки МГУ Татьяны Кашиной нам удалось установить истину. Находясь в Париже, Татьяна сумела отыскать книгу самого Таксиля, в которой он прямо пишет о своей проделке. Очевидно, мистификация с «папской буллой» длилась недолго, она имела место еще до публикации антимасонских книг Таксиля. Вот что он сообщает в книге 1886 года «Исповедь бывшего вольнодумца», неизвестной ни «Миссионерскому обозрению», ни Розанову, ни советским «научным атеистам»: «Я сразу же (после внесения богохульной книги Таксиля, в насмешку отправленной папе, в ватиканский индекс; судя по всему, это 1881 год. – примеч. Т. Кашиной) подумал высмеять папство, представив публике апокрифическую буллу об отлучении. Все журналисты-республиканцы перепечатали эту буллу, всячески издеваясь над Ватиканом. Что ж, сейчас нужно избавиться от иллюзий: этот макаронический документ исходил не от Ватикана. Откройте, дорогие собратья, это произведение высокой фантазии под названием “Тристрам Шенди”, авторства Стерна, и вы найдете мое отлучение целиком в главе LXXVII… Однако потороплюсь сказать, что я не думаю, будто бы мои республиканские собратья были столь невежественными, чтобы не догадаться о происхождении буллы. Большинство из них, разумеется, знало ее источник. Но они нашли мой ход восхитительным и поторопились сделаться сообщниками этого нового обмана»[534].
Таким образом, сам Лео Таксиль за пятнадцать лет до публикации в «Миссионерском обозрении» разоблачил свою проделку с «отлучением». Очень странно, что никто в Европе не обратил внимания на заметку в российском журнале (впрочем, достаточно скромном) и не восстановил истину.
Вернемся теперь снова к Толстому. Несмотря на взвешенность по форме, по церковно-каноническим последствиям синодальное определение имело характер именно отлучения. В нем провозглашалось, что Л. Н. Толстой не воспринимается больше Церковью как ее член, именно поэтому без публичного покаяния для него теперь невозможны ни участие в таинствах, ни христианское погребение.
Интересно, что, не разбираясь в каниноческих тонкостях, и сам писатель, и члены его семьи, и близкие ему люди именно так и поняли появление и содержание этого документа. Например, Чертков сразу после получения в Англии соответствующего известия замечает в письме Толстому: «С одной стороны, казалось бы, правительство не могло бы сделать большей глупости, как тронуть вас, в особенности после того, как оно имело случай убедиться, как отразилось отлучение. С другой стороны, именно потому, что это было бы так глупо и невыгодно для правительства, оно и сделает это, судя по тому, как оно очевидно <?> окончательно ошалело»[535].
Бесспорно прав Ю. В. Прокопчук, утверждая, что синодальный акт был не просто религиозным документом, но событием, затрагивавшим глубочайшие вопросы политической, общественной и культурной жизни, – никто из писавших об акте не воспринимал его просто как свидетельство об отпадении, но как анафему великому представителю России. Здесь сыграло определенную роль не догматическое, а этно-социальное понимание Церкви, отторжение писателя от национальной общности, единства и нравственного величия русского народа[536].
Очень важно уяснить, как понимали смысл этого документа те представители духовенства, которые, с большой вероятностью, принимали активное участие в составлении синодального акта.
В первую очередь нас будет интересовать точка зрения епископа Ямбургского Сергия (Страгородского), который, очевидно, был одним из главных участников составления синодального акта 1901 г. В одной из статей епископ Сергий указывал, что церковная анафема всегда «имела в виду или исправление грешника, или, если этого нельзя ожидать, служила оповещением церковного общества о появившемся заблуждении с целью ограждения неопытных и вместе с тем была исповеданием церковной веры. Поэтому-то Церковь и употребляла это средство только в исключительных случаях, а такой исключительный случай и явился теперь»[537].
Епископ Сергий комментировал синодальный акт неоднократно. Показательны его выступления на заседаниях Религиозно-философских собраний 1901–1903 гг., посвященных теме «Л. Н. Толстой и Церковь». В своем обширном богословско-каноническом комментарии по поводу различения понятий «отлучение» и «отпадение» он подчеркнул, что хотя многие представители русской интеллигенции хотели бы видеть в этом акте именно констатацию отпадения, они просто не понимают, что с канонической и духовной точки зрения это для писателя еще хуже. Дело в том, что отлучение есть насильственное удаление из Церкви того, кто имеет склонность считать себя ее членом. Отпадение же – акт персонального, сознательного и решительного самоопределения человека, который сам ставит себя во внешнее по отношению к Церкви положение, поэтому Церкви ничего не остается, как констатировать его уход. Далее епископ Сергий прямо говорит, что синодальный акт 1901 г. есть «внешнее подобие отлучения» и его последствием является лишение писателя «церковных привилегий», в первую очередь участия в таинствах и церковного погребения. И хотя заявление об отпадении «по форме представляется весьма мягким», отлучение «по своему внутреннему смыслу гораздо менее трагично»[538].
Примерно в этом же смысле следует воспринимать и мнение митрополита Антония (Вадковского) по поводу синодального акта: «Кто отрекается от Христа, от того и Христос отрекается <…> Отречение от Христа, как Бога, с утверждением, что признавать Его Божественное достоинство есть кощунство, равносильно в сущности произнесению на Него анафемы и есть в то же время как бы самоанафематствование, отлучение себя от Бога, лишение себя жизни Божией, Духа Божия»[539].
Характерно, что в тексте синодального определения ничего не говорится о публичном покаянии. Очевидно, таким образом авторы документа хотели подчеркнуть, что для писателя существуют различные формы возвращения в Церковь. Эта точка зрения в дальнейшем, в момент предсмертной болезни писателя в Астапово, подтверждается инструкциями, данными игумену Варсонофию Оптинскому.
Скорее всего, Л. Н. Толстому были понятны эти намерения и мотивация членов Св. Синода. Вскоре после публикации синодального акта, а точнее, в апреле 1901 г., Л. Н. Толстой опубликовал свой знаменитый ответ на него. В ответе он подчеркнул, что акт имеет двойственный характер: «Такое заявление не может иметь никакой другой цели, кроме как той, чтобы, не будучи, в сущности, отлучением, оно казалось бы таковым, что, собственно, и случилось, потому что оно так было понято» (34, 246).
