Теперь об этом мне легко писать. Все равно что полет пули на экране при замедленной съемке просматривать. А тогда думать вообще было некогда. Именно без всякой думы, но потому, что Маша и Алешка прекрасно держались на поверхности, а Кошича не было видно, я нырнул глубоко, погнавшись за какой-то тенью. Нагнал и понял: Дина. Тоже ныряет. Мы всплыли вместе. Она шумно выплюнула воду: «Видела…» И тут же щукой снова пошла в глубину.

Я сделал то же самое. В воде обогнал ее и вдруг увидел над собой болтающиеся черные ноги. Я толкнул, поддал плечом и сам вдогонку столбом пошел кверху. Мне нужно было хоть крошечку хватить свежего воздуха.

Волны теперь вздымались отложе. Но я угодил в самую макушку волны и на мгновение все увидел как бы сверху. Маша была вовсе рядом с Алешкой. К ним, отмахивая саженками, быстро плыл Володя. Светка с Верочкой все же вдели в уключины весла. Они сверкали на солнце. А подо мной во впадине мелькнуло белое лицо Кошича. Дины нигде не было. Чертов пароход стеной надвигался на меня, отрезая от Маши. С него один за другим летели в воду спасательные круги. Будь у меня руки раз в пять подлиннее, я ухватил бы Кошича за волосы. Но волна распрямилась, снова поднялась горбом уже далеко от меня, и Кошича словно языком слизнуло. Затянет под пароход! Я глубоко нырнул опять, почти до самого дна. Вокруг меня завихрились серебристые песчинки. Подо мной, как под автомобилем на полном ходу, летели навстречу крупные камни. Течение тут очень сильное. Но и всех нас ведь несло одинаково.

Куда девался Кошич? Почему так часто человеку нужен воздух? Наверх!..

— Костя!.. Буль!.. Фль!.. Пфф!..

Мы чуть не столкнулись головами. Дина тоже откуда-то вынеслась пробкой, как кит, выплевывая воду. И Кошич был при ней. Все. Больше ничего не надо!

Пароход окончательно пересек мне дорогу, из-за него я не видел, что там с Машей. И я, в который раз уже, опять нырнул. Хорошо, что еще в лодке я успел содрать с себя рубашку и брюки. Заряда воздуха у меня хватило, чтобы пролететь под корпусом парохода, но на выходе я чуть не попал в колеса. Если бы плицы работали, я получил бы оплеуху почище, чем дала мне Дина, когда мы с ней объяснялись в лесу.

Вынырнув, прежде всего я услышал красивую брань капитана, который сверху через свой рупор накрыл меня ею, словно шляпой. А потом уже услышал я и другое — полной силы Алешкин крик. Его успели забрать в лодку, а Машу туда же поднимал Володя Длинномухин.

Дина устроилась великолепно. В один спасательный круг продела Кошича, а в другой пролезла сама. И теперь они спокойно покачивались на затихающих волнах, ожидая, когда пароход подрулит к ним поближе. Кошич явно был жив. Все время шевелил руками.

Ну, а потом все вместе мы поплыли уже на пароходе. Лодку свою прицепили к нему на буксир. Вася Тетерев объяснил, что мотор отказал окончательно. А на весла в сумерках плохая надежда. Эго можно было и не говорить. Всем хотелось быстрее добраться до дома.

На пароходе мы страшно поругались с капитаном. Сказали, что его надо под суд отдать. Он видел, с лодкой что-то неладно, и все-таки шел прямо на нее, не сбавляя даже ходу. А капитан сказал, что это он нас под суд отдаст. Как мы посмели с неисправным мотором и не держа наготове весла занимать узкий фарватер! В общем все были правы, а три живые души чуть не пошли на дно. Орали мы друг на друга долго. Потом Тетерев сказал:

— Я думаю, довольно, ребята. Мне кажется, тому, кто мокрый, лучше пойти и выжать свою одежду. Мне очень хочется, чтобы вы это сделали. Речная инспекция все равно под суд отдаст и его и нас.

А капитан сказал:

— Вот это правильный разговор. Я думаю так же. — И позвал всех к себе в каюту. У него там стоял ящик пива.

Маша ходила бледная, повторяла:

— Все-таки ужас какой, если вдуматься! Костя, мы могли потерять сына…

Алешка чувствовал себя превосходно. Просил есть. Но покормить его было нечем. Еда осталась в лодке, а лодка моталась на буксире. Капитан предложил кусок соленого свиного сала. Маша перепугалась. Но Алешка был рад: дорвался, наконец, до настоящей еды. Вместо молока ему дали пива. Не отказался. После рыбы, пескаря да еще сала всегда пьется здорово!

Кошич лежал на капитанском диване позеленевший.

Он порядком таки наглотался воды. Известным ей способом Дина выкачала из Кошича воду. Теперь он мог помаленьку уже объясняться, Дина сидела рядом с ним, говорила:

— Казбич, миленький, вы должны мне купить новые туфли! Я свои из-за тебя утопила.

Она прыгнула в Енисей как была в платье и туфлях.

С ног обувь сбросила уже в воде. Туфлишки у Дины, по совести, были неважные, но с Кошича законно теперь полагались по крайней мере лаковые. Вася Тетерев пожимал плечами:

— Я не понимаю, почему ты раньше не сняла туфли.

И Дина открыла карты.

— Видишь, Васюта… мне очень хотелось получить от Казбича новые. Если бы это ты свалился за борт, я, конечно, прежде чем прыгнуть в воду, аккуратненько сняла бы и туфли и платье. — Вздохнула: — Оно у меня, кажется, тоже попортилось. Казбич, миленький, купите мне новое!

А капитан горько говорил:

— Какого черта им дома не сиделось? Еще и вправду станут судить.

Он сидел один около ящика пива.

В Красноярск мы приплыли в сумерках. Пароходу следовало стать на якорь у острова Отдыха. Но капитан причалил к пассажирскому дебаркадеру. Тем более что он оказался незанятым. Прощаясь Дина чмокнула в щеку капитана:

— Спасибо, миленький! Мы бы на своей лодочке, наверно, еще не скоро приплыли.

Кошич, расставаясь с нами, виновато сказал:

— Как это я?.. Спасибо, ребята… Это навсегда. Я не забуду…

Кто-то крикнул ему:

— Ладно. Поняли. Будь жив, Кошич!

Но он теперь отозвался иначе:

— До свиданья, ребята.

Мне всю ночь снилась Антарктида. Высокие айсберги, Дина в виде кита. Я плавал, старательно уходя от нее. А подо мной в прозрачной воде с ужасной скоростью проносились острые черные камни. И я боялся, что они расцарапают мне живот. Маша, развернув на воде пуховое одеялко, загорала, Алешка лежал рядом с ней, сучил ногами и дразнил меня. Показывал язык. Только вместо языка у него почему-то высовывался рыбий хвостик.

Утром поднялся я вовремя. Маша — вслед за мной, хотя ей на работу уходить на целый час позже, чем мне. Но у Маши такое правило: все вместе, все одинаково.

Это она сама так говорит. Но вместе и одинаково у нас только подъем получается. А даже утреннюю зарядку мы уже начинаем делать по-разному. Маша на коврик ложится, слегка шевелит руками и ногами, а я двухпудовую гирю подбрасываю. Потом она встает и начинает ходить по комнате на цыпочках, заложив руки за голову, а я, наоборот, хожу на руках, вниз головой. Маша после зарядки выпивает стакан теплого молока, а я два стакана самой холодной воды из крана. В общем даже на одном этом примере вы теперь сами видите, что называется у мужа с женой «всегда вместе и одинаково». Но это так, только к веселому слову. А серьезно, Маша всегда на себя брала куда больше разных забот, чем я.

И в это утро. У меня одна мысль: в кессон. А Маша говорит: «Костя, я, пожалуй, зайду сегодня к Ивану Макарычу. Расскажу по-честному, что случилось на Енисее вчера. А то, если видели посторонние с берега и напишут ему или в газету, могут быть серьезные неприятности капитану. Пусть Иван Макарыч посмеется». Я говорю: «Конечно, если сам начальник пароходства посмеется, так всему делу и конец. А если он не засмеется?» Маша: «Засмеется! Я сумею ему рассказать!»

Ладно. Это первое. Одни забота. Вторая: «Костя, после работы не задерживайся. Лешу все же нужно врачу показать. Поможешь». Я удивился невероятно. Парень спит. Ночью, правда, он кричал, но это понятно: ему тоже, наверно, киты и айсберги снились. А Маша: «Нет, Костя, лучше с врачом посоветоваться. Пескарь, он все же колючий».

Третья забота: «Надо бы все же узнать, почему Шура вчера не поехала с нами». Говорю: «Вот это другое дело. В пять часов нам назначил прием товарищ Иванов. Встретимся. Узнаю».