— Так разве я должен был ее отдать? Разве я мог это сделать?

— Не знаю. Но Терсковы, Степан Петрович с Ольгой Николаевной, вообще рассуждали правильно. Так, как и все люди считают. У тебя есть одно только средство: заменить все фамилии и книгу переписать от третьего лица. Но Маша, мне кажется, все равно догадается.

— Чего догадываться, когда я ей все, совершенно все рассказал!

— Я не знаю, что и как ты ей рассказал, а написал в книге так, что Маше читать все равно будет больно.

Мы молча пошли домой. Гасли не только веселые огни за рекой, гасли на небе последние краски заката.

Труда своего мне не было жаль. Работать я могу сколько угодно. Но книга — это не просто труд. Книга — это часть души человеческой. А бывает, и вся душа. Я не могу назвать Шуру дрянью, я не могу закрыть перед ней двери своей квартиры. Я ее люблю. Но совсем-совсем не так, как Машу. И она для меня не «вторая». Она тоже первая, но совсем другая. Не Маша. Не свет мой. Маша все поймет правильно, я верю. Потому что Маша — моя. Она совесть моя, она мое сердце. Но Тумарк говорит: «Все равно…» Он тоже понимает. Да-а…

Переделывать Королеву на Журавлеву, Машу на Дашу, Красноярск на Красноперск, Барбина на Турбина, «я» на «он» не могу. Не буду. Покажу рукопись Маше. Как она решит, так и будет.

1960

Итак, теперь я студент-заочник, Костя Барбин — студент МИСИ.

Мы с Машей не раз и подолгу бродили по четвертой странице «Комсомольской правды», выбирая самый подходящий для меня институт. Но еще дольше бродили по берегу Енисея, решая — идти мне на дневное или на заочное отделение.

Маша говорила, что надо идти на дневное, что сама она училась заочно и знает, как это трудно. Пока я буду студентом, ее заработка хватит прокормить всю семью, то есть меня да еще Леньку с Алешкой. А мне было стыдно даже слушать такие жертвенные слова. Маше тяжело достался диплом инженера, это верно, а почему мне должно быть легче, чем ей? При всем равноправии я все же мужчина!

Ну и как хотите, только за учебниками и без всякой работы сидеть бы я не смог. У меня тогда, наверно, сразу мускулы превратились бы в рогожу, из-под кожи ее по ленточке выдергивай, пока не наберешь хороший пучок, чтобы сходить потом с такой мочалкой в баню. Эту проблему помог решить Енисей. Правильно, что на берегу родной моей реки мы ее обсуждали. Енисей сказал: «Слушай, Костя…» — и задержался на этих трех точках, потому что рядом со мной была Маша. Но я все понял. Маша тоже поняла. От Енисея мне оторваться никак невозможно.

А вот насчет самого института, кроме «Комсомольской правды», в советчики пришлось скликнуть всех своих друзей. Тумарк кричал: «Поступай в ГИТИС. Из тебя выйдет превосходный комик, ты совершенно не можешь разговаривать серьезно».

Дина говорила: «Только в медицинский! Костя, ты рожден быть хирургом, любую кость ты с одного замаха перерубишь».

Вася Тетерев задумчиво покашливал в ладошку: «А если в педагогический? У Барбина определенно есть что-то от Макаренко. Ему перевоспитывать людей хочется».

Кошич плечом отодвигал Тетерева: «В университет поступать ему нужно. На юридический факультет».

Ленька прямо к глазам моим подставляет веснушки свои, дышит мятными конфетами: «Костя, а как же я потом? Ты ведь обещался: мы оба — в речной!»

В общем, не знаю, чем окончились бы наши споры, но Шура Королева пустила по рукам листок бумаги, тут же нарисованную карикатуру на меня. Кольцо из институтских дверей и вывесок, а я, с хвостом, по-лисьи извиваясь, хожу по кругу и выбираю, какую дверь открыть. Подпись: «Абитуриент! Не лиси, а шагай в МИСИ!»

Посмеялись.

А когда все разошлись, Маша немного нараспев и говорит: «Московский инженерно-строительный институт… Звучит неплохо! Костя, а знаешь, в самом деле, не лиси…»

И я понял. Правильно! Я же строитель. Зачем мне для себя искать какую-то другую профессию? Тем более что эта профессия мне очень нравится. И от Енисея никуда не уйдет. На Енисее — и мне, и Алешке, и внукам Алешкиным строить всего не построить!..

Сдавать вступительные экзамены Москва мне разрешила на месте, в нашем Красноярском политехническом. Заочникам это можно. И я обрадовался. Дома, как говорится, и стены помогают. Особенно когда в этих стенах с тобой живет Маша, да и товарищи толковые к тебе забегают.

Ну, Ленька было по привычке ноту свою тоскливую все же пустил: «Костя, ты бы мне из Москвы диоды привез — транзисторный приемничек хочу смонтировать». Кому что, а шелудивому — баня! Попробовал было я отшутиться, сказал, что диоды-диоты придумали идиоты, а Маша, как главный специалист по радиотехнике, научит его сделать транзисторный приемник совсем без всяких диодов и триодов. Но старого воробья не проведешь на мякине. Ленька всерьез обиделся.

В политехническом, между прочим, мне попеняли, почему не в свой родной, а в московский институт я поступаю. Пришлось ответить: «Куда же тогда москвичи поступать будут, если мы здесь все места сами займем?» Таким образом и стал я студентом МИСИ.

Учиться не было трудно. Опять-таки стены и Маша мне помогали всю зиму. Под ложечкой засосало, когда получил я вызов на летнюю экзаменационную сессию. До этого все еще не верилось по-настоящему, что заканчиваю первый курс и буду уже переходить на второй, словом, ступенька по ступеньке, через шесть лет доберусь и до инженера. Тут я вдруг с какой-то особой силой почувствовал ответственность за само это слово — инженер, — насколько оно не простое. Подумал с особенным уважением к женщинам, что Маше, например, диплом достался куда труднее, чем мне: ей надо было еще и с малышом возиться.

Теперь Алешка бегает великолепно, сам взбирается на стульчик к столу, ест уже не только ложкой, но даже и вилкой, хотя Маша до смерти боится, что мужик наш вилкой непременно выколет себе глаз. А разговаривает он сейчас сплошными цитатами из книги Корнея Чуковского «От двух до пяти». И это удивительно потому, что читать он все же пока не умеет и никто ему содержания этой книги не рассказывал. Ольга Николаевна просто житья не дает: «Костя, все, что он говорит, ты обязательно должен записывать!» Ну, я студент, это так, и мне положено записывать лекции. Но ведь Алешка все-таки еще не профессор!

Словом, повезло мне во всех отношениях.

А вы знаете, когда человеку долго и подряд везет, он к этому привыкает. И даже не может представить, что вдруг ему жизнь хоть в чем-нибудь возьмет да и покажет фигу. Вот так капиталисты, игроки в Монте-Карло все свое состояние в рулетку спускают. А Ленька в лотерею — все деньги, какие от Маши получает на газировку и на мороженое. Ну, было, в самом начале, на три билета, за девяносто копеек, он выиграл сразу пылесос, электробритву и рублевку. С этого и погиб парень. Славку Бурцева тоже втянул. Теперь после каждого тиража они сидят и статистикой занимаются: на какие цифры чаще всего оканчиваются номера счастливых билетов. Соответственно и покупают потом. Соответственно потом и проигрывают.

К везению я постепенно привык. Но не в том смысле, чтобы посвистывать беззаботно: дескать, никакой беды или горя большого лично в моей жизни уже не случится. Тут ко всякому был готов, детство свое трудное хорошо помнил — привык я к мысли, что и всем людям живется в общем-то превосходно и всем везет так, как мне.

И я не стал бы писать эту повесть, если бы мне хотелось лишь рассказать, как я впервые приехал в Москву. Сдавать экзамены. Взялся я за перо потому, что вдруг столкнулся здесь с большой бедой, постигшей людей, которые тоже думали вроде меня и Леньки, что в жизни им здорово повезло и счастье уже никогда не изменит.

Кроме положенного мне на экзаменационную сессию отпуска я взял еще и свой очередной. Можно в Москве поконсультироваться, поработать в библиотеках и — Маша очень настаивала — разглядывать столицу не совсем ошалелыми от учебников глазами.