Я не вооружен, и на этот раз напряжение в объятой кипящей деятельностью рубке титана превращается в нечто еще более яростное. Команда, пилоты, техножрецы… все они смотрят на меня с нескрываемой неприязнью. Несколько рук покоятся на ремнях близко к ножнам клинков или кобурам.

При виде всего этого я сдерживаю смех, хотя это и непросто. Они командуют величайшей военной машиной в городе и все равно цепляются за церемониальные кинжалы и автоматические пистолеты.

Зарха, Старейшая Инвигилаты, плавает передо мной. Морщинистое лицо старой женщины искажают эмоции. Передние конечности постоянно подергиваются, словно в спазмах, — это следствие обратной связи от соединения с духом «Герольда Шторма».

— Ты просила о моем присутствии? — говорю я ей.

Старая женщина, плавающая в молочной жидкости, облизывает металлические зубы.

— Нет. Я вызвала тебя.

— И это твоя первая ошибка, принцепс, — говорю я ей. — Тебе даруется право еще на два промаха прежде, чем этот разговор закончится.

Она рычит, ее лицо в жидкости выглядит отвратительно.

— Довольно наглости, Астартес. Тебя следует убить на месте.

Я оглядываю рубку. Рядом со мной девять человек. Целеуказательная сетка фиксирует все видимое оружие прежде, чем вновь сфокусироваться на перекошенных чертах Старейшей.

— Это будет глупо, — говорю я ей. — Никто в этой комнате не способен даже ранить меня. А если ты призовешь девятерых скитариев, ждущих за дверями, я все равно превращу это место в склеп. И ты, принцепс, умрешь последней. Сможешь ли ты убежать от меня? Сомневаюсь. Я вытащу тебя из искусственного чрева на воздух, а когда ты начнешь задыхаться, вышвырну сквозь глаз твоего драгоценного титана, чтобы ты подохла, голая и одинокая, на холодной земле города, защищать который тебе не позволяет гордыня. А теперь, если ты намерена закончить обмениваться угрозами, предлагаю перейти к более важным вопросам.

Она улыбается, но я вижу, что ее черты искажены ненавистью. Это по-своему красиво. Нет ничего чище ненависти. Из ненависти выковали человечество. Ненавистью мы поставили галактику на колени.

— Вижу, на этот раз ты не открываешь лицо, рыцарь. Ты видишь меня, но сам скрываешься за посмертной маской своего Императора.

— Нашего Императора, — напоминаю я ей. — Ты только что совершила вторую ошибку, Зарха.

Я ослабляю печати на вороте шлема и снимаю маску. Здесь пахнет потом, топливом и страхом. Остальных присутствующих я совершенно игнорирую. И чувствую, как злость усиливается вокруг меня с каждой секундой. Приятно стоять без шлема, ограничивающего чувства. Со времени планетарной высадки я только дважды снимал шлем на людях, оба раза при встречах со Старейшей.

— Когда мы виделись в прошлый раз, — говорит она, внимательно рассматривая меня, — я сказала, что у тебя добрые глаза.

— Я помню.

— Это правда. Но я жалею об этом. Жалею, что вообще стала говорить с тобой, богохульник.

Одно мгновение я не был уверен, как реагировать на ее слова.

— Ты встала на опасный путь, Зарха. Я капеллан Адептус Астартес, я верен на своем посту благодати Экклезиархии Терры. В моем присутствии ты только что выразилась, что Император Человечества не является для тебя богом, каков Он для всего славного Империума. Факт остается фактом: ты произносишь еретические речи перед реклюзиархом, перед Избранным Императора. Ты впадаешь в ересь! А я уполномочен уничтожать любую ересь, что встречу в Вечном Крестовом Походе. Поэтому давай будем осторожнее. Ты не станешь оскорблять меня фальшивыми обвинениями в богохульстве, а я отвечу на вопросы, связанные с Западным Д-16. И это не просьба. Соглашайся — или я казню тебя за ересь прежде, чем твоя команда успеет обделаться от страха.

Я вижу, как она судорожно вздрагивает и ее улыбка невольно выдает изумление.

— Как интересно говорить в такой манере, — произносит она почти задумчиво.

— Я допускаю, что ты видишь картину шире, чем я. — Мой пристальный взгляд встречается с ее оптической аугментикой. — Но время непонимания прошло. Говори, Зарха. Я отвечу на все вопросы. Это нужно решить для блага Хельсрича.

Она поворачивается в контейнере, медленно плавает в этом наполненном жидкостью гробу, прежде чем посмотреть на меня снова.

— Скажи мне почему, — произносит она. — Скажи, почему ты это сделал.

Я не ожидал столь простого вопроса.

— Это Ординатус Армагеддон. Одно из величайших орудий, когда-либо созданных человеком. Это война, Зарха. Мне нужно оружие, чтобы победить.

Она качает головой:

— Необходимости недостаточно. Ты не можешь из прихоти использовать «Оберон», Гримальд. — Она подплывает ближе, прижимаясь лбом к стеклу. Трон, какой же усталой она выглядит. Морщинистая, усталая, лишенная всяких надежд. — Он запечатан, потому что должен быть запечатан. Не используется, потому что его нельзя использовать.

— Магистр кузни разберется с этим, — говорю я.

— Нет. Гримальд, прошу, останови это. Ты причинишь боль всем силам Механикус на планете. Для слуг богомашины это вопрос величайшей важности. «Оберон» нельзя вновь активировать. Использование его в битве будет богохульством.

— Я не собираюсь проигрывать эту войну из-за марсианских традиций. Когда Юризиан получит доступ в последний зал, он осмотрит Ординатус Армагеддон и оценит шансы пробуждения духа внутри машины. Помоги нам, Зарха. Мы не должны умереть здесь напрасно. Клянусь Троном Императора, «Оберон» поможет нам победить в этой войне. Неужели ты настолько слепа, что не видишь этого?

Она вновь переворачивается в жидкости и кажется погрузившейся в раздумья.

— Нет, — отвечает она наконец. — Он не может и не будет активирован.

— Я искренне скорблю, что придется проигнорировать твои желания, принцепс. Но я не остановлю изыскания Юризиана. Возможно, реактивация «Оберона» окажется за гранью его возможностей. Я готов умереть, приняв это. Но я не погибну, пока не сделаю все, что в моих силах, для спасения этого города.

— Гримальд, — она вновь улыбается и выглядит почти так же, как в нашу первую встречу, — я получила приказ от своего командования убить тебя, прежде чем ты продолжишь свои действия. Исход может быть только один. Я говорю тебе сейчас, пока мы окончательно не разругались. Пожалуйста, не делай этого. Оскорбление Механикус будет безграничным.

Я тянусь к вороту и нажимаю на кнопку вокс-связи. Мне отвечает один удар — условленный сигнал.

— Ты сделала третью ошибку, угрожая мне, Зарха. Я ухожу.

Со стороны тронов пилотов раздаются голоса.

— Мой принцепс, — позвал один из них.

— Да, Валиан.

— Мы получаем данные ауспиков. Приближаются четыре тепловых объекта. Сверху. Городские настенные орудия не целятся в них.

— Да, — говорю я, не отрывая взгляда от Зархи. — Оборонные системы города не будут стрелять в четырех моих «Громовых ястребов».

— Гримальд… Нет…

— Мой принцепс! — вопит Валиан Кансомир. — Забудьте о нем! Нам нужны приказы, немедленно!

Слишком поздно. Отсек уже начал дрожать. Шум снаружи заглушается грохотом брони самого титана, но все равно остается: четыре корабля пролетают, их двигатели ревут, угольно-черные силуэты скользят в лунном свете, что пробивается через глаза титана.

Я смотрю через плечо и вижу, как четыре десантно-штурмовых корабля направляют дула тяжелых болтеров и установленные на крыльях ракеты на глаза-иллюминаторы.

— Поднять щиты!

— Не стоит, — негромко произношу я. — Если вы попытаетесь поднять щиты и помешать мне уйти, я прикажу отрыть огонь по мостику. Пустотные щиты не успеют подняться вовремя.

— Ты убьешь себя.

— Да, убью себя. Но и тебя. И твоего титана.

— Не поднимайте щиты, — с горечью произносит она. Команда подчиняется, ловя каждое движение и каждое шепотом произнесенное слово. — Ты не понимаешь. Присоединиться к битве будет богохульством для «Оберона». Священные военные платформы должны быть благословлены Повелителем Центурио Ординатус. Духи машин придут в ярость без этого. «Оберон» никогда не будет функционировать. Как ты не видишь?