— А вы чего боитесь, почтенный автор сценария?

— Я ничего не боюсь. Я свое проклятие уже пережил. Мне семьдесят восемь лет, и я хорошо себя чувствую.

— Завидую. А я вот всю жизнь пью и боюсь за свою печень.

Тут Гая засобиралась уходить. У нее, мол, завтра концерт. Репетировать–де надо. Я‑то знал, что она едет к Натику. В свете страшного воландовского проклятья он показался ей мучеником. А что я держал ее в обьятиях всю ночь — это несчитово. Кактус выпустил еще порцию колючек. И она уехала.

Потом, помнится, позвонил Дедамоня и ругал меня за обман, подделку и наведение проклятия на наши головы. Булгаковед с Бумчиком ушли, обсуждая, в какую клинику Бумчику лучше обратиться. Мы с Борькой выпили водки за упокой Катькиной души.

Думал поехать на похороны Талилы, но депутатские почести, телевидение, гора Герцля в Иерусалиме — все это не по мне.

На следущей неделе папа вылетел в Китай, чтобы лично сопровождать маму во время обратного рейса. У Бумчика нашли цирроз печени, и он лег в больницу.

Аракел, моля Господа об исцелении лучшего друга, прополз на коленях от своего дома до Гроба Господня (метров двести–триста) с горящей свечой в руках и в наколенниках для езды на роликах. На этом мольбы о снятии проклятия не закончились. Дедамоня, Бабарива и Булгаковед с женой съездили к Стене Плача. Сонька Полотова попросила своего папу, вернувшегося в лоно ислама, замолвить словечко перед Аллахом. Мои родители перед полетом сходили в пекинский Храм Неба.

Но напрасно. Несмотря на то, что папа запасся антикоагулянтами и еще какими–то штуками, и его даже пропустили со всем этим в самолет, и билеты были в бизнес–класс, несмотря на все это тромб, которому суждено было образоваться, образовался. И оторвался. И попал в мозг. И маму парализовало на левую сторону.

Комиссару Массимо Скорпи уже доводилось расследовать гибель манекенщиц. Сербки, польки, украинки, русские гибли от передозировок, жестоких мужчин, завистливых подруг. Но что могло убить Катерину, умную и красивую женщину на четвертом десятке?

Обследование электронной почты Кати — Клон и движений на ее счетах выявило возможных фигурантов по делу, кроме Орлова и Билдберга: бывшего ее мужа Бориса, Михаила Фрида и Дино Паолино, татуировщика, который самолично явился в морг и опознал тело. Со всеми этими мужчинами она по очереди спала.

В ноутбуке Кати обнаружился текстовый документ на русском языке под итальянским названием «облезлая шлюха». Впрочем, долго помощи в переводе этого документа Массимо ждать не пришлось.

Израильский Интерпол прислал для расследования убийства израильской гражданки свою представительницу. Массимо пришлось встречать ее в Мальпенсе. На табличку «Ольга Мардер» отреагировала длинноногая девица с черной косой и в квадратных очках. Массимо поприветствовал ее на английском. Она ответила без тени улыбки. Везти свой чемоданчик она ему не позволила. В лобби отеля они обменялись. Он отдал ей флэшку с «облезлой шлюхой», а она ему — протоколы допросов Михаила Фрида и Бориса Левитина.

Ольга поднялась в номер, приняла душ и углубилась в Катеринины записи.

Господи, какая же я старая! То, самое первое письмо я отправила Дино обыкновенной почтой, на бумаге и в конверте. А его ответ был закапан слезами! А теперь все новые буквы в мире — печатные.

Зачем я пишу? Кому? Биографам? Потомкам? Самой себе? Читателям будущей книги? Никакие биографы со мной не разберутся. Я сама не могу разобраться уже почти тридцать пять лет. Не могу выбрать ни страну, ни мужчину, ни профессию. Так все было просто ТАМ и ТОГДА, пока не нашел меня проклятый Орлов.

Все пошло наперекосяк, но не тогда, когда я вдруг похорошела, и не тогда, когда Мишка отверг меня ради женщины на десять лет старше, и не тогда, когда я выиграла конкурс.

Все пошло наперекосяк, когда обнаружилось, что я — КОПИЯ. А Орлов выставил копию вместе с оригиналом на всеобщее обозрение.

Ездила в Женеву, в клинику. Заморозила яйцеклетки. Пока я еще не совсем старая. Почему Женева? Потому что тут нет войн и землетрясений, и детям будет здесь спокойно. Когда придется их рожать — даже и не знаю. Ничего, детки, посидите немного в мерзлоте. Мама вас выручит.

Сейчас сижу в самолете, лечу в Израиль. Почему–то вспомнила, как приезжал отец Дино. Удивительно, но он впервые тогда посетил места, где происходили события, которые он столько лет исследует. Помню, как он впечатлился Западной и Южной стенами Храма. Кричал, что Храм прекрасно мог бы достоять до наших времен. Проклинал императора Тита, за то, что разрушил величайшее строение и погубил историческую судьбу прекрасного народа. Мы с ним, помню, выпили, и по пьяни он построил целую теорию насчет того, что еврейский народ первым докопался до абстрактной природы Бога. И что Иисуса казнили правильно, ибо он вверг человечество назад, в сектантство и идолопоклонство. Поносил Римского Папу, который не отдает еврейскому народу убранство Второго Храма.

И это был не пьяный бред. Потом, бывая у них дома, я не нашла ни одного распятия, что когда–то висели по стенам.

Да, и еще тогда, по пьяной лавочке, выяснилось, что мое предположение о том, что они с Маммой гомики, не совсем абсурдно. Оказалось, что Мамма–то все же гомик. Он влюбился в своего профессора и выслуживался перед ним, как мог. Заменил ребенку мать. Сам профессор Паолино — стрейт, поэтому время от времени встречается с женщинами. Профессор Витторио делает вид, что относится к этому спокойно. Выгнать Мамму из квартиры Паолино не может из страха показаться неблагодарным. Свой дом Мамма сдает туристам и приносит в семью доход.

Почему у меня не хватает духа расстаться навсегда с Борькой? Почему я до сих пор время от времени подкидываю ему денег? Куда делась вся моя решительность? Ее выместило чувство вины? Или все дело в том, что я — Катя — Клон, не имеющий стержня слепок с другой личности?

Мне приснилось, что я умерла. Вернее, я села, как всегда, в самолет. Провожали меня Дино, Боря, Степан и Мишка. (А к кому я тогда лечу? Непонятно!). Степан сказал, что сейчас сбегает за пивом, и ушел. Я достала кошелек и отдала Борьке. Он взял его, и тоже ушел. Потом я вынула из кармана кредитную карточку и отдала Дино. Дино не ушел, ждал еще чего–то. А я увидела, что у моих ног копошится маленький ребенок, мальчик лет полутора. Я подняла его на руки и отдала Дино. Вот тогда Дино удалился, и остался один Мишка. Он стоял молча, и тоже чего–то ждал. А у меня больше ничего не было, ни денег, ни паспорта, ни ручной клади — ничего. И тогда я сказала ему: «Ты ни в чем не виноват». Он обрадовался и убежал. А мне стало трудно дышать. Я поднялась по трапу в самолет, и мне стало легче. В самолете меня встретили Гарри Билдберг в форме пилота и Фелишия в форме стюардессы. Гарри сказал, что поставил самолет на автопилот. Фелишия дала мне самолетную бутылочку виски и бутерброд. Потом они спустились по трапу, и я улетела. Во сне мне показалось, что полет был долгим. Я летела над сапогом Италии, над греческими островами, над Средиземным морем. Тель — Авива я не увидела, только каменный Яффо, без мечетей, со старинными кораблями в порту. Самолет полетел дальше, к Иудейским горам, к Иерусалиму. Иерусалим не сиял золотым куполом, зато я увидела великолепное здание Второго Храма. Самолет сел на Масличной горе. Там была оборудована посадочная полоса. Я все еще сжимала в одной руке виски, а в другой — бутерброд. Мне подали трап. Я спустилась, легла на землю и умерла.