Войдя туда, куда его пригласили, буфетчик даже про дело свое позабыл,

до того его поразило убранство комнаты. Сквозь цветные стекла больших окон (фантазия бесследно пропавшей ювелирши) лился необыкновенный, похожий на церковный, свет. В старинном громадном камине, несмотря на жаркий весенний день, пылали дрова. А жарко между тем нисколько не было в комнате, и даже наоборот, входящего охватывала какая–то погребная сырость. Перед камином на тигровой шкуре сидел, благодушно жмурясь на огонь, черный котище. Был стол, при взгляде на который богобоязненный буфетчик вздрогнул: стол был покрыт церковной парчой. На парчовой скатерти стояло множество бутылок — пузатых, заплесневевших и пыльных. Между бутылками поблескивало блюдо, и сразу было видно, что это блюдо из чистого золота. У камина маленький, рыжий, с ножом за поясом, на длинной стальной шпаге жарил куски мяса, и сок капал в огонь, и в дымоход уходил дым. Пахло не только жареным, но еще какими–то крепчайшими духами и ладаном, от чего у буфетчика, уже знавшего из газет о гибели Берлиоза и о месте его проживания, мелькнула мысль о том, что уж не служили ли, чего доброго, по Берлиозу церковную панихиду, каковую мысль,

впрочем, он тут же отогнал от себя, как заведомо нелепую.

В пристанище сатаны — церковный свет, стол покрыт церковной парчой и запах ладана.

Черт, черт, черт! Ну, и зачем я взялся за этот фильм? Проклятие есть, и оно работает.

В очередную мою реховотскую пятницу мы с Бонни пришли к Булгаковеду. Все было, как всегда. Булгаковед и его жена погладили Бонни, дали ему мозговую косточку из бульона. Эта неблагодарная тварь выгрыз кость, а потом облаял хозяина дома. Булгаковед говорит:

— Еще косточку просит.

А я‑то знаю, в каких случаях Бонни гавкает на знакомых. С трудом объяснив Булгаковеду ситуацию и успокоив его тем, что в прошлую пятницу пес молчал, а это значит, что болезнь, если она есть, находится на очень ранней стадии, я все–таки повез его к отцу в больницу.

Для папы, в отличие от всех остальных врачей, Бонни имеет авторитет. Я помню рассказ профессорши Зельц о том, как врачи не верили облаянным Бонни пациентам, а через пару лет те умирали от очевидного рака. Нет уж, Булгаковеда я не отдам.

Папа взялся за дело, подключил недоумевающих онкологов. Те нашли небольшое образование в желудке. Булгаковеду назначили операцию.

Один онколог попросил разрешения присылать пациентов с сомнительными диагнозами к Бонни на обнюхивание.

Проклятие имеет силу, начиная со стадии сценария. Но отказываться от замысла я не стану.

У Иешуа был Пилат, а у Пилата — Кесарь. У Булгакова литературные чиновники, а у чиновников — Сталин. У меня есть Цурило, а у Цурило — Ломброзо. А может, наоборот.

Недавно у нас в конторе состоялось общее собрание. Ломброзо произнес речь. И, среди прочего, хвалил меня. Подчеркивал, что я приехал в страну без языка, без профессии и без образования, а теперь вырос в креативного директора и художественного редактора. О том, что я мультипликатор, он не обмолвился. С некоторых пор я превратился в тайного мультипликатора по деликатным ситуациям.

Сам же я считаю, что моя судьба не менее трагична, чем судьба Булгакова. Он писал в стол. А я в стол режиссирую, играю, гримирую, шью костюмы и создаю декорации.

Виртуальный Ершалаим я строю вместе с Иосифом Флавием и Бумчиком. Первый описал и устройство Храма, и убранство Иродова дворца, и вообще Иерусалим тех лет. Второй ездит по Иерусалиму и снимает те немногочисленные места, которые сохранились. И то сказать, на месте Антониевой башни ныне школа для арабских девочек, на месте Иродова дворца — Башня Давида, турецкая постройка, которая к Давиду отношения не имеет, Яффские ворота перестроены Сулейманом Великолепным в шестнадцатом веке. На месте дома Каифы расположена церковь Петро Галликанте, а в Гефсиманском саду — церковь Всех Наций, обе построены в двадцатом веке.

Что осталось? От Гефсиманского сада — тысячелетние оливы. От Иродова дворца — основание башни Фацаэль. От Храма — Западная Стена. И Восточная Стена, над которой теперь высится знаменитый золотой купол. А еще Южная, которую очистили от мусора и раскопали вплоть до иродианского Кардо, плиты которого раскололись под тяжестью обломков стен Храма, сброшенных римскими солдатами с высоты пятнадцатиэтажного дома. Глыбы–обломки находятся тут же. К этой стене подходила лестница, ведущая к Храму, сделанная таким образом, чтобы избежать давки — одна ступень длинная, другая — короткая. Не разгонишься. Под лестницей нашлись десятки ритуальных бассейнов. Еще одна лестница–эстакада вела из Храма вниз, к Кардо, к торговым рядам.

Голгофу я нарисую сам, хотя в Церкви Гроба Господня мы с Бумчиком тоже побывали неоднократно.

Мы не боимся ходить по мусульманскому кварталу Старого города и по Восточному Иерусалиму, спускаться в долину Кедрон, и подниматься по Масличной горе. Как сказал Раби Нахман из Бреслава, «Весь мир — это очень узкий мост, и главное — ничего не бояться».

После трудов праведных мы иногда ужинаем в Муристане, на крыше у Папы Андреаса, грека–ортодокса. Пьем кофе, любуемся площадью с фонтаном. У нас это называется «чашка кофе на Голгофе». Мы одни из немногих завсегдатаев этого места, в основном пропускающего через себя поток туристов и паломников.

Но чаще мы заваливаемся не к Папе, а в дом напротив него, в мансарду к художнику Аракелу Амбарцумяну.

Аракел, несмотря на то, что его имя по–армянски значит «апостол», а фамилия — «Вознесенский», не очень набожный. Он ведет богемный образ жизни, дружит с евреями и армянами новой волны, приехавшими в Израиль из Союза. Сам Аракел родился в Иерусалиме. Он рисует Муристан. То есть, не только Муристан, но Голгофу во все времена — и загородное лобное место, Лысую Гору, и храм Афродиты, и форум Элии Капитолины, и византийский Анастазис, и Церковь Гроба Господня, какова она ныне.

Бумчик как–то пришел на его выставку, там они и подружились. Аракел не прочь заложить за воротник. Когда он ночует у нас в Тель — Авиве или мы засиживаемся у него в мансарде, то пьем только вино.

— Вино какой страны предпочитаете в это время дня? — спрашивает Аракел, и приносит на выбор армянский Айгешат, созданный из винограда Воскеат, ныне редкого, дары израильской Гамлы и белое Фалернское.

Мы пьем только белое вино. Красное, цвета крови, должно быть сделано руками соплеменников. Это — древняя традиция, которой придерживался и Пилат со своей Цекубой, и евреи во все времена.

Аракелу лет тридцать пять. Он яркий красавец из тех, что в старости выглядят особенно непривлекательно со своими лохматыми бровями и некогда чувственными отвисшими губами. Женщин он предпочитает, как и его далекие ереванские братья, русских. Когда в его мансарде поселяется женщина, для друзей он недоступен. В таких случаях мы и ходим к Папе Андреасу.

Найдите пять отличий.

Звезда нашей алии, топ–модель Екатерина Порохова — Левитина, получила предложение стать лицом ведущей израильской косметической фирмы. Однако, еще до начала работы над новой рекламной кампанией одна из ведущих мировых косметических фирм, лицом которой уже много лет является супермодель Фелишиа Фурдак, подала в арбитражный суд миланской торговой палаты протест, основанный на том, что израильская модель похожа на Фурдак, как две капли воды. У мирового концерна с Фурдак договор, исключающий ее сотрудничество с конкурентами. Фирма гарантирует себе эксклюзивное право на использование образа Фурдак в рекламе.