Первое слушание по делу состоится в марте наступившего года. А пока решение не принято, рекламная кампания израильской косметики началась под лозунгом «найдите пять отличий». Мы с вами, дорогие читатели, можем лицезреть на улицах нащих городов, в прессе и на телевидении как Фелишию Фурдак, так и ее отечественную копию.

Мамма готовит ризотто по–милански, а паппарино дал Дино свой новенький фиат, чтобы встретить Катерину в аэропорту. Слава Иисусу и Святым Апостолам, этот день настал. Она приезжает.

У Дино все получается. Фортуна стоит лицом, подмигивает и машет ладошкой. Даже мир его татуировок ожил — бабочки на плечах старшеклассниц порхают, а черепа на бицепсах байкеров улыбаются, как глупые смайлики. А главное — семья не против его женитьбы! И им все равно, что Катерина русская, ростом выше Дино и замужем.

А когда выяснилось, что Катерина прибудет из Святой Земли, паппарино просто чуть ли не до потолка подскочил. Он же специалист по истории Римской Империи, преподает в Ка Гранда. Вот и сейчас, пока мамма натирает пармезан, паппарино, развалившись на диване, вещает:

— Путешествия из метрополии в Иудею были очень популярны, особенно во времена Иродианского Храма, этого грандиознейшего и великолепнейшего сооружения тех времен. Три вещи изумляли римлянина в Палестине: день, когда не работают; море, в котором не тонут; Храм, в котором нет божества. У евреев суббота распространяется и на рабов, и на скотину. Ну, а в Риме никто бы не потерпел, чтобы в один из дней рабы ничего не делали. Второе чудо — это Мертвое Море, такой диковины тоже нет нигде в мире. Есть небольшие соленые озера, но не море таких размеров. И, наконец, Храм, где евреи молятся своему невидимому Богу. Римлянин привык видеть перед собой изваяние, изображающее божество во всех анатомических подробностях. Многие требовали, чтобы их привели в Святая Святых, куда вход был разрешен только Первосвященнику, да и то не всякий день. Считали, что изваяния прячутся там. Впрочем, в шестьдесят третьем году до нашей эры генерал Гней Помпей осквернил Храм Соломона только затем, чтобы увидеть изображение еврейского Бога, и был поражен, когда нигде не нашел его.

Дино слушал с интересом и радовался, что паппарино–профессор не ударит в грязь лицом перед его невестой.

Катерина выбежала в зал прибытия, чемоданчик зеленой замши подпрыгивал вслед за ней. Поцелуй длился вечность.

— У меня хорошие новости, — говорил Дино, выруливая на скоростное шоссе. — Родители разрешили мне жениться.

— А что — могли не разрешить?

— Я не знал, разрешат или нет. Не был уверен.

— У тебя что — патриархальная семья?

— Патриархальная. Вот именно! Патри–архальная.

Дино привез ее не к себе, на Виа Торричелли, а в один из фешенебельных центральных районов. Заехав на подземную стоянку одного из домов, он вынул чемодан из багажника, а ключи отдал охраннику, чтобы тот поставил машину. Охранник, стараясь не обалдевать от Катерины, принял ключ и отъехал. Двери лифта открылись прямо в квартире. Из гостиной в холл вышел симпатичный худощавый дядька с седой шевелюрой.

— Познакомься, паппарино, это Катерина. Катерина, это мой папа, профессор Паолино. А это мамма, профессор Джузеппе Витторио.

Из кухни выскочил высокий привлекательный мужчина, много моложе профессора Паолино. Прости Господи, гомики они, что ли? Такого Катерина никак не ожидала, но виду не подала, поздоровалась, приветливо улыбнулась. Пока гостья с дороги принимала душ, мужчины накрыли на стол. Катерина выложила упаковку фиников меджоул, невероятно огромных. Мамма Джузеппе подал ризотто по–милански. Катерина, как и полагается, подождала, пока блюдо чуть–чуть остынет, и начала есть от краев тарелки к середине, растрогав хозяев знакомством с миланскими традициями.

И Катерину, и Фелишию вызвали на заседание арбитража не то в качестве свидетелей, не то вещественных доказательств. По этическим соображениям, остановиться у Фелишии Катерина не могла. Не заняла она и оплачиваемый фирмой–ответчиком гостиничный номер, не желая говорить с журналистами, которых немерено аккредитовалось на этот процесс. Разумеется, из–за Фелишии. Катерине, напротив, советовали как можно больше общаться с журналистами и фотографироваться, но она слишком соскучилась по Дино, чтобы следовать этим советам.

За обедом раскрыта была в общей беседе тайна мужской семьи. Мама Дино умерла, когда сыну не было и года, от скоротечного рака. Студенты, которые любили своего молодого профессора, недавно ставшего отцом и так неожиданно овдовевшего, установили дежурства по уходу за ребенком. Почему–то мальчик больше всех полюбил Джузеппе, именно ему он сказал первое «мамма». Так студент Витторио стал мамой, и в этом статусе задержался навсегда. Тут же, за обедом, все побратались и перешли на «ты», чтобы быть по–настоящему одной семьей.

После обеда воссоединившаяся парочка лежала в комнате Дино на диване. По комнате валялись татуированные черепами и розами кабачки, на которых Дино отрабатывал какой–то новый прием своего ремесла. Говорили о предстоящем суде.

— А что, если тебе выкрасить волосы, скажем, в рыжий цвет и сделать какой–нибудь необыкновенный макияж? — предложил Дино, — Поставят вас рядом, а вы не похожи.

— Это не поможет. Они будут сравнивать фотографии и видеоролики обеих фирм.

— Но ведь это несправедливо! У нее свое лицо, у тебя — свое. Как они могут запретить тебе сниматься? На каком таком основании?

— Смотри, что я привезла. Это Фелишия написала в Москве, будучи в подпитии.

Катерина извлекла из сумочки довольно потертый листок.

Я, Фурдак Фелишиа, разрешаю Пороховой Екатерине пользоваться моим лицом, ногами, бедрами, талией и грудью по ее усмотрению

Ф. Фурдак.

— Предъявишь это суду? Слушай, предъяви, а вдруг поможет?

— Нет, Фелишия просила этого не делать ради нашей дружбы.

— Не ради вашей дружбы, а ради ее денег.

— Перестань, Дино! Как суд решит, так и будет.

Ни Катерина, ни Фелишия суду не понадобились. Их пригласили для журналистов, среди которых мелькнуло и московское лицо Степана Орлова.

Дело было решено в пользу истца. Израильской фирме разрешено использовать образ Екатерины Левитиной, но в том виде, который не вызывает ассоциаций с Фелишией Фурдак. За соблюдением постановления проследит специальный наблюдатель.

После заседания подошла Фелишия:

— Катя, пойдем в кафе, теперь можно поговорить.

Поблизости нашелся ресторан «Scrofa Semilanuta» с непонятным существом на вывеске.

— Это что значит — «облезлая шлюха»? Или «облезлая свинья»? — спросила Катерина.

— Сама ты облезлая свинья! — обиделась Фелишия. — Это дикий вепрь, самый древний кельтский символ Милана. Этот вепрь был указан вождю Белловесу богиней Минервой.

— Все равно свинтус!

— Катерина, не злись. Лучше делай заказ. У меня для тебя хорошие новости.

— Что случилось?

— Во–первых, меня сегодня приняли за тебя.

— Кто мог принять тебя за меня, когда я сидела с ответчиками, а ты — с истцами?

— Подошли утром парень с девушкой на входе, назвали меня Катериной, и предложили контракт на показ коллекции. Вот тебе визитка. Это — во вторых. А в третьих, у меня к тебе просьба.

— Какого рода просьба?

— Да расслабься ты, Катя! Мои истцы сегодня устраивают коктейль в честь выигрыша дела. А я никак не могу остаться до вечера! Если я сегодня же не вылечу в Штаты, я не попадаю на день рождения своего парня. Сходи туда за меня, а? Одежду я тебе дам. И гонорар неплохой.