Как–то раз там справляли свадьбу, и за одним из столиков сидел пожилой адвокат Рами Гольдштейн с супругой. Пока супруга ушла попудрить носик, Рами не растерялся, и за добрые чаевые вытащил из официантки телефончик.

Он взял ее на содержание. Снял квартирку напротив своей конторы, чтоб недалеко бегать. И начал бегать. Тут его лучший друг и коллега Габи Ротштейн, с которым делили танк еще во время войны Судного Дня, а потом вместе учились, открыли адвокатскую контору, и вообще, дружили семьями, заявил, что он тоже хочет пользоваться девочкой. По–честному, на паях.

Рами, как ни был влюблен, другу и компаньону отказать не смог. Талилу они убедили (не иначе, методом математической индукции), что где один, там и двое. Она согласилась, но цену подняла.

С тех пор прошло пять лет. Ротштейн из адвокатов выбился в депутаты парламента, оставив компаньону на память лишь фамилию для вывески. Оба друга постарели и поутратили мужскую силу. Тем не менее, они не забыли Талилу, навещают ее и любят. Очень ее опекают. Они разрешают ей заниматься любимым делом, помогают с поставками продуктов и оснащением кухни. Они отправили ее учиться на шеф–повара. Они даже разрешают ей заводить романы. Единственное условие — избранника должны одобрить депутат с адвокатом. Для этого назначается «родительское собрание» — пайщики приезжают к Талиле, сюда же приглашается и претендент для смотрин.

Да, и еще — между друзьями существует договоренность — тот, кто первый овдовеет, женится на Талиле. Почему они так уверены, что жены уйдут в мир иной раньше них?

Несмотря на шок от услышанного, я согласился быть предметом обсуждения на «родительском собрании».

Никто уже и не представляет себе, как это он раньше жил без противогаза на боку. Мы поменяли тактику нашей гражданской обороны. Сначала решили спускаться в бомбоубежище. Все равно боеголовки конвенциональные. А потом вообще плюнули, продолжаем спать под вой сирен.

Спасибо Америке — подарили нам установки «Патриот». Они сбивают ракету в воздухе. Это, несомненно, снижает опасность прямого попадания — осколки сыплются помельче, но зато в удвоенном количестве.

В моих, как я их называю, псевдофильмах, появились полутона (пока, увы, монохромные — белые пиксели россыпью среди черных, черные — среди белых). Всего за неделю я нарисовал сцену нашего с Талилой поцелуя под дверью бункера.

Она принесла мне обед, я усадил ее перед компьютером и показал это произведение. Фильм произвел на Талилу впечатление. И тогда я показал ей эротический сон из мультика. Она смотрела фильм, а я ел рыбу «принцесса Нила» в сливочном соусе с артишоками и кедровыми орешками, и смотрел на нее.

— Нормальные компьютеры делают японцы, — говорит она мне, — А ты знаешь, что в жизни я не умею так танцевать?

— Это я за тебя танцевал, — отвечаю.

— Это твой зайн за меня танцевал. Ты этот фильм зайном нарисовал.

— Ну, если этак рассуждать, то весь мировой кинематограф, живопись и литература сотворены этим местом. И еще музыка.

Потом я ей показал окончательный вариант, с измененными чертами лица.

— А почему ты мне лицо изменил? Я не против у тебя в кино сниматься, тем более, что для этого и делать ничего не надо.

— Это была идея моего шефа. Он, как я понимаю, испугался твоих женихов.

— Не женихов. Все здание считает, что я внебрачная дочь Гольдштейна. Он–то у всех на глазах, в отличие от Ротштейна. Плюс к тому, он мне помог с бизнесом.

Я не мог вынести, что она говорит про бизнес и про своих Краснокаменного и Златокаменного, и завалил ее прямо рядом с компьютером на стол. Мы не рассчитали амплитуды и вляпались в остатки сливочного соуса, но это были счастливые моменты жизни. Талила тоже осталась довольна.

— Война кончится — назначим родительское собрание, — сказала она, застегивая кофту.

Война кончилась в Пурим — праздник освобождения еврейского народа. На университетском кампусе настоящий День Победы — все разгуливают веселые, в карнавальных костюмах и с израильскими флагами.

Потери в этой войне составили четыре человека. Один мужчина погиб от прямого попадания снаряда, двое пожилых людей скончались от сердечного приступа, и трехлетняя арабская девочка задохнулась в противогазе, неправильно надетом матерью.

Мы содрали с окон клейкую ленту.

Ломброзо, вернувшись из Италии, устроил костюмированную вечеринку на своей вилле. Играли Пуримшпиль. Ахашвероша играл сам Якопо, Мордехая — Бумчик, Амана — Цурило в костюме Саддама Хуссейна, Вашти — Изабелла Евсеевна, царицу Эстер — Сонька.

В разгар веселья Сонька с Вадькой объявили о помолвке и пригласили всех на свадьбу, которая должна произойти в Лаг — Баомер.

А после вечеринки мне позвонила Талила и пригласила на родительское собрание в следующую пятницу. Велела приходить буднично одетым, без цветов и подарков. Главное — убедить клиентов в том, что я не собираюсь на ней жениться. Не готов, слишком молод, еще не встал на ноги, и вообще.

Они пришли вдвоем, поцеловали по очереди в щеку Талилу, пожали мою протянутую руку. Два пожилых еврея, преуспевающих, усталых, безуспешно молодящихся. Они чуть моложе Дедамони.

Впервые мне стало неудобно в этой ситуации.

Они спросили, откуда я приехал, где учусь, кем работаю и сколько зарабатываю. Два отставных Санта — Клауса. Спросили, что мне нравится в Талиле. Потом спросили, как мы познакомились, на что Талила ответить мне не дала, а выпалила, что я, мол, прикрыл ее своим телом от осколка СКАДа. Зачем ей это вранье?

Пили кофе. На десерт наша девушка подала нечто необыкновенное под названием терамису. За чашкой кофе депутат произнес речь о необходимости решить первоочередные задачи по приему новых репатриантов и интеграции их в израильское общество. Я понял так, что в моем случае эти задачи возложены на Талилу. Адвокат смотрел на меня, но мимо глаз. Кажется, он изучал мое левое ухо.

Когда Ротштейн закончил свою речь, Гольдштейн переместил взгляд с уха на глаз, и спросил, когда я собираюсь жениться. Я ответил, что лет через десять — не раньше. «Окей» — сказал Гольдштейн. «Беседер» — сказал Ротштейн.

Ушли они одновременно, и было заметно, что это принципиально. А мы с Талилой остались. Она мыла чашки. Я вытирал.

— Талила, можно задать тебе неприятный вопрос?

— Валяй.

— Ты сама считаешь себя проституткой?

— Какая тебе разница? Ты пожалел, что связался со мной?

— Ты превзошла еврейскую традицию отвечать вопросом на вопрос. Ты отвечаешь двумя. Уж будь добра, ответь мне.

— Не считаю. В Талмуде описаны проститутки двух сортов: «зона» и «кдеша». Зона готова оказать интимные услуги любому мужчине за деньги. Кдеша — это храмовая проститутка, которая посвящает свою деятельность какому–нибудь языческому божеству. Я не отношусь ни к тем, ни к другим. Если хочешь отступиться — так и скажи!

— Я сам не знаю, чего я хочу. Я боюсь позвонить тебе как–то раз и услышать, что у тебя нет на меня времени, потому что ты занята Рами или Габи, понимаешь?

И тут я испугался, что она меня сейчас пошлет, и все закончится. Когда человек так влюблен, он не может качать права.

— Ладно, — промямлил я, — все нормально. Пойдем погуляем.

Наверное, я неправильно ее люблю.

За неделю нарисовал новый псевдофильм. В кадре Гелла, которая из свежей красавицы превращается в девицу с растрепанными волосами и пятнами тления на шее и на груди. А потом обратно. В главной роли — Талила.