Лева

Левушка!

Я рада, что утром успела проводить тебя на экзамен! Вчерашнее твое настроение мне совсем не понравилось.

Сейчас вернулась со сто двадцать первого собеседования. Тебя еще нет, а у меня через час Шифра. Одно счастье — увидимся вечером. Меня, кажется, можно поздравить — на собеседовании мной серьезно заинтересовались — вызвали переводчика с китайского, и он меня экзаменовал. Он говорил по–китайски, а я переводила на английский. Потом он говорил по–английски, а я переводила на китайский. Потом он говорил по–английски и по–китайски, а я переводила на иврит. С этим у меня хуже всего, на любительском уровне. Тем не менее, он меня похвалил боссу, и мне велели заполнить анкету и явиться через неделю подписывать договор. За эту неделю мне нужно получить заграничный паспорт в МВД. Надеюсь, дадут полноценный паспорт, а не ляссе–пассе, как эмигранту первого года жизни.

Этот, который меня экзаменовал, потом представился как Алон Алон. Имя Алон и фамилия Алон — человек–тавтология. Дуб Дубов. Представился и пригласил в кафе неподалеку. Я, конечно, отказалась, но он сказал, что ничего личного, босс попросил его ввести меня в курс дела в неформальной обстановке. Он рассказал, что их фирма занимается глобализацией производства — переводит фабрики и заводы в Китай, потому что там дешевая рабочая сила. У них огромная очередь из израильских компаний, которые спят и видят поставить на свою продукцию штамп «made in china». Китайцы привлекают иностранный капитал, торгуя тем, чего у них в избытке, — людьми, согласными выполнять работу, за которую мало платят.

Когда ехала в автобусе, по радио сказали, что в какой–то пещере на севере Израиля нашли надписи по–гречески, где юноша приглашает девушку на свидание. Представляю, как обрадуются археологи, когда откопают наш холодильник!

Вот расписалась–то, и поесть уже не успеваю!

Женя

Женечка!

Ура! Пришли результаты экзамена, я сдал! А ты, как назло, в Китае. Твой самолет сейчас в воздухе, приземлится в Бен — Гурионе через два часа. А я побегу, получу скорее свое разрешение (пока временное, на год). А то без лицензии никто меня на работу не возьмет. Надеюсь, вечером увидимся.

Да, звонила сестра Шифры. Я ей сказал, что уборками ты больше не занимаешься, она очень расстроилась. Надеюсь, мой частный старичок не будет сильно по мне скучать.

Лева

Левушка!

В холодильнике тушеные овощи и жареный лосось. Придешь с дежурства — разогрей и поешь. Еще есть салат из авокадо, а на десерт клубничный торт — вчера Шифра заходила попить чаю, принесла. Да, бутылка виски и коробка конфет — это от твоего благодарного пациента. Не знаю, как он узнал адрес. А у меня духу не хватило его послать на фиг. Его визитка приклеена к конфетной коробке, разбирайся с ним сам.

В восемь утра придет Неля убирать, я ей велела начать со спальни, чтобы ты смог лечь спать сразу после завтрака.

Я уезжаю на целый день — приехал менеджер–китаец изучать технологию производства. Когда вожу этих китайцев по цехам, а там тетки и дядьки работают, за сорок, за пятьдесят, то думаю — а хорошее ли дело мы делаем? Скоро все эти люди окажутся на улице только потому, что у них были нормальные, человеческие условия труда. И вообще, что будет, если мозги здесь, а руки — в другом месте?

Ладно, не буду рассуждать. У меня пятизначная зарплата, я должна ее отарабатывать, и свободу предпринимательской деятельности никто не отменял.

Целую, Женя

Женечка!

В день твоего рождения я буду дома, удалось обменять дежурство. Папа и мама обещали приехать, Мишка тоже будет. Думаю, надо пригласить Ломброзо, Изабеллу Евсеевну и Натика. В ресторане я договорился, а в каком — пока тебе не скажу.

P. S Все было очень вкусно, но я соскучился по крылышкам барбекю.

Тая не отвечает на мои письма. Она мне говорила, что ценит в любви лишь стадию ее зарождения — взгляды, прикосновения, никакой ответственности. Видимо, стадию разлуки с любимым она решила вообще пропустить.

На Катеринины письма не отвечаю я. Натик исправно отдает их мне, я их читаю, но не знаю, что ответить. Я бы ответил, если бы не ее идиотская любовь, которой забито под завязку каждое письмо. Я знаю, что мне бы позавидовало все мужское население Земли, по крайней мере, та его часть, что любуется изображением Фелишии Фурдак на обложках модных журналов. Но я ни о ком не могу думать, кроме Таи. Она — моя жена и мать моего ребенка. Поэтому я не пишу Катерине писем.

Лучше буду писать письма самому себе. И без всяких реверансов будущему лечащему психиатру вроде «Кому я это пишу? Зачем я это пишу?» Давай, психиатр, подозревай меня в раздвоении личности, в замкнутости, в отсутствии настоящих друзей и не знаю в чем еще. Себе я это пишу — себе, который попадет к тебе, о психиатр, или себе, который просто захочет вспомнить свою интересную, наполненную событиями жизнь.

Бабка с дедом откололи номер — после долгой продолжительной войны самолюбий, мировоззрений и радиоприемников поженились и завели собаку. Точнее, собака у них сама завелась.

Папа уже получил лицензию и работает в клинике.

Мама, выложив на стол все козыри — высшее техническое образование, английский, русский, китайский, иврит, представительную внешность, водительские права и деловые костюмы от Дома Быта, поступила на работу в международную фирму.

Ну, а я, любимый и единственный ребенок, ради которого затевалась эмиграция–репатриация, остался один. В армии я пользуюсь отсрочкой, как новый репатриант. Аттестат у меня, спасибо родителям, на руках. Психометрический тест, необходимый для поступления в университет, я прошел.

Папа Якопо, великий и ужасный, пригласил меня как–то в свою студию. Там нашелся устаревший кинопроектор, на котором Ломброзо, в порядке благотворительности, согласился просмотреть мое детское творчество, бобины, которые мне удалось привезти.

— Straordinario! Stupendo! — заорал он после просмотра.

Потом перешел на иврит:

— Необыкновенно, я ничего подобного не ожидал!

Особенно ему понравились притча о разобщенных иголках, которые жили каждая сама по себе, пока в их город не приехал магнит. Пока магнит гостил в городе, все иголки следовали за ним неотступно, но и после того, как он уехал, они остались сплоченными и тянулись друг к другу. В итальянцах до сих пор жива коммунистическая идея.

— Что ж, бамбино. Я оплачу твое обучение в университете, — говорит он мне.

— На режиссера? — спрашиваю.

— К диаболо режиссуру! — орет он — На компьютерщика. Сейчас всё рисуют на компьютере. Японцы уже рисуют целые фильмы. А тут этого никто не умеет. Впрочем, можешь взять пару курсов для души — тебе это не помешает.

Выяснилось, что образование компьютерщика мне оплатит государство. А вот те несколько курсов, которые я выбрал для своей режиссерской души, — итальянец. А я выбрал AVID — компьютерный монтаж, THE BASIS OF ADVANCED SCRIPTWRITING — курс для сценаристов, да историю кинематографии.

Чтобы я не помер с голоду, Якопо дал мне работу в своем рекламном агентстве.

Пока что у нас в Израиле всего два телевизионных канала, а до 1986 года был вообще один. Еще лет десять назад цветные телевизоры снабжались установкой, преобразующей цветной сигнал в черно–белый. Происки Голды. Чтобы никому не обидно. Якопо считает, что на его агентство скоро посыплются наивыгоднейшие предложения. Я в это не верю, но на работу хожу.