Из–за Бонни перед выездным заседанием они почти не спали.

Зал был переполнен. Участники процесса занимали отдельный ряд. На входе каждому устраивали настоящий обыск. И не зря. Несколько любителей поснимать с экрана на видео пытались просочиться.

Особенно публике понравились те сцены, что намеренно не были включены в прокатную копию: живые шахматы, где среди фигур были Сталин и Троцкий; воробей, отплясывающий на подоконнике профессора Кузмина; Максим Горький и Алексей Толстой, идущие за гробом Берлиоза. И полная версия сцены бала у сатаны, с обезьянами и попугаями, и полная версия полета Маргариты, и погром, учиненный Маргаритой в квартире критика Латунского.

Овация продолжалась минут двадцать.

Лазарский сидел с каменным лицом. Живая Тая уже истаяла из его памяти, превратилась в тело под больничным одеялом, в набор слов. А мальчишка запомнил ее всю — и голос, и лицо, и тело, и ужимки, и вздохи, и взгляды. И воспроизвел, родил заново — живою.

Сема Белкин тряс правую руку Фрида, как когда–то тряс руки других на школьных линейках. «От себя лично… От себя лично…». Бумчик заговорщически подмигивал. Якопо Ломброзо мотал головой, шутливо грозил пальцем. Булгаковед прослезился.

Судья растерянно глядел в рукоплещущий зал. И зааплодировал со всеми. Когда угомонились, он вышел на сцену и объявил:

— Безусловно, фильм является шедевром кинематографа. Но мои сомнения в авторстве не рассеялись. Можно допустить, что уцелевшая копия была длиннее, чем полнометражный фильм, а ответчик оцифровал изображение и внес дополнительные спецэффекты. Это все еще не противоречит авторству Евгения Лазарского.

Зал завыл.

— Прошу тишины, иначе всех удалю! Судебное следствие не завершено. Назначаю следственный эксперимент. Ответчик, Михаэль Фрид, должен на глазах суда и свидетелей продемонстрировать разработанную им технику компьютерного синтеза. Задание, какую изображать сцену и с какими актерами, он получит непосредственно в зале суда. Секретарь, свяжитесь с Фридом по поводу требуемого технического оснащения.

— Александр Александрович! Артист Поляковский! Подождите, мне нужно с вами поговорить.

Фриду пришлось кричать, потому что выбраться из цепкого кружка журналистов с аккредитационными бейджиками не представлялось возможным.

— Правда ли, что вы выкрали фильм Евгения Лазарского?

— Каким приложением вы пользуетесь для создания спецэффектов?

— Сколько времени ушло на создание семичасового произведения?

— Рисуете ли вы видеоигры?

— На какую прибыль вы рассчитываете, если авторство признают за вами?

— Готовы ли вы к следственному эксперименту?

— Почему вы продали фильм Гарри Билдбергу?

— Известно ли вам, что вашим фильмом интересуется Интерпол?

Наконец, при помощи охранников, им с Гаей и Поляковским удалось перейти улицу Ха — Арбаа и усесться за простым деревянным столом в болгарском ресторане «София».

— Сан Саныч, когда я прочел ваше открытое письмо, прямо места себе не находил. Вы уж простите меня.

— Что ж ты молчал? Работу боялся потерять?

— Да. Но не только. Я как раз тогда закончил разработку своей аппликации. На флоппи–диск она не лезла, флэшку тогда еще не изобрели. У меня не было возможности вынести программу с работы.

— То есть, я пострадал из–за этого фильма?

— В общем, да.

— Ну, ради этого фильма и пострадать не страшно.

— Вы тоже подадите на меня в суд?

— Вот еще! Я потом три сезона играл короля Лира. Очень пригодился опыт всеобщего непонимания. Москва рыдала! Но я после твоего ролика чуть не свихнулся. Понимаешь, играю себе Воланда в «Сатане и Большевиках», на иврите. Починяю примус, никого не трогаю, и тут начинается эта предвыборная чертовщина. Но я‑то точно знаю, что это не я! А никто не верит. Я туда, я сюда, в прессу, на радио. Все смотрят, как на придурка. Когда экспертиза звука показала несоответствие, успокоился немного. Бросил играть черта, в Москву уехал. Но, Миша, я очень рад, что магия оказалась с разоблачением. Мозги на место встали. А то так бы и помер, ломая голову.

Их с Гаей фотографировали, когда они вышли из подъезда. Им совали микрофоны и что–то спрашивали. Чьи–то телевизоры бубнили из окон: «Гениальный мультипликатор уехал в Израиль шестнадцатилетним подростком… живет в бедном квартале Тель — Авива … приобрел известность в узких кругах, как автор рекламных роликов и заставок к сериалам…».

На студии оборону держала Сонька, но к обеду она просто закрыла дверь на ключ, и позвонила Ломброзо, чтобы порекомендовал охранную фирму. Тот прислал охранника в офис и телохранителя Фриду.

Решили уехать в Реховот. Гая за рулем, Миша и крепкий еврейский мальчик, телохранитель Идо — на заднем сидении.

Фрид решил никак к следственному эксперименту не готовиться. И все же, оказавшись в студии, велел Соньке давать ему неожиданные задания.

Понедельник. Принцесса Диана с Мордюковой светски целуются в обе щечки. Продолжительность — тридцать секунд. Время, затраченное на работу — десять часов. Вторник. Иван Царевич в исполнении Ломброзо наблюдает за превращением лягушки в Дженнифер Лопес. Продолжительность — двадцать секунд. Затраченное время — восемь с половиной часов. Среда. Кот в сапогах в исполнении Бумчика просит людоеда-Сталина превратиться в мышку. Затраченное время — семь часов сорок восемь минут.

Накануне суда ужинали у Бабаривы. Приехали и мама с папой. Телохранителя Идо звали за стол, но он отказался. Нес вахту у подъезда, хотя журналисты почему–то решили в Реховот не ехать.

— Для них это глубокая провинция. — усмехнулась Гая, — Если не заграница.

— Ты, Гайка, не рассуждай, а борщ кушай! — прикрикнула Бабарива.

Когда после ужина включили телевизор, стало ясно, куда делись журналисты.

— Техника, разработанная Фридом, помогала формировать общественное мнение. Не только в случае с предвыборным роликом. Она применялась и в новостных программах… Да, идея выдать фильм за русский принадлежит мне. Миша, мой молодой друг, очень талантливый режиссер и мультипликатор, но человек нерешительный. Если бы не я, этот фильм до сих пор лежал бы в столе.

Бумчик (Алкоголист) Чистопольский давал эксклюзивное интервью.

— Вот нахал! — сказала Бабарива.

— Идиота кусок! — взвился Дедамоня.

Третье заседание назначили во Дворце Правосудия, в Иерусалиме. Телевидение размотало свои кабели. Микрофоны разноцветными грибами выросли у трибуны. Несколько телевизионных экранов были развешены по залу. Переводчица — Бетховен ради телевизионных камер выкрасила волосы. Судья надел галстук–бабочку.

— Прошу тишины! Как вы все знаете, сегодня у нас следственный эксперимент. Прошу ответчика Фрида подключить свой компьютер к экранам. Чтобы мы видели на экране, как рождается чудо. Итак, господа и дамы. Вот задание, которое я даю нашему ответчику. Я хотел бы увидеть, как адвокаты обеих сторон фехтуют на шпагах. Ответчик Фрид, приступайте!

Из экранной тьмы соткались две тени в плащах, ботфортах и шляпах. Несколько штрихов — и одна из теней приобрела черты бритого поверенного, а вторая — совьи черты Семы Белкина. В руках у теней появились шпаги, тени задвигались — сначала рывками, затем плавно. Через два часа это уже был черно–белый фильм, состоящий из света и тени, без бликов, полутеней и рефлексов. Еще через час появились полутени, потом цвета, мимика, блеск глаз и шпаг, движение складок одежды.

Много лет Фрид отрабатывал технику компьютерного игольчатого экрана, но никогда не думал, что придется устраивать показательные выступления, как это делают художники по песку. Впрочем, что–то общее есть между игольчатым экраном и столом с подсветкой, на котором рассыпан песок.