У Мишки выросла, наконец, полноценная щетина, и мама с папой преподнесли ему бритвенный прибор.

Дедамоня тайком сунул Мишке синюю пятёрку «хануке–гелд», и Мишка стал захаживать в парфюмерные и галантерейные отделы универсальных магазинов в поисках новогоднего подарка для Таи.

Китайские занятия матери переместились домой. Евгения Марковна отрабатывала устную речь. Два раза в неделю в комнате Бабаривы водворялась худосочная кореянка (полноценных китайцев в городе не нашлось) в детских валенках, подвергавшихся древней восточной церемонии обметания веничком в прихожей. Из комнаты доносились инопланетные интонации, и мамин выговор всё более походил на произношение Варвары Кимовны Пак, или как её там ещё. Бабарива теперь не могла оторваться от телевизора, в котором воцарился весёлый Горбачёв со своей красивой женой.

Кроме того, мама, папа и даже Дедамоня записались в школу автолюбителей. Это давало надежду на покупку машины — недостающего атрибута мужественности для Фридов старшего, среднего и младшего.

Жизнь Мишки отмерялась занятиями драматического кружка, в который трансформировалась агитбригада. Тая ставила немыслимые этюды. Ты — воздушный шарик, тебе надоело таскаться за пятилетним сопливым хозяином, вот он отпустил тебя, страшно, хочешь вернуться, но воздух, воздух бъёт под дых, летишь. Ты — молочный зуб. Шатаешься, выпадаешь. Вы, двое — застёжка–змейка. Вас застёгивают. Расстёгивают… Хорошо, теперь сценическая речь. Маяковского — шёпотом. А вы ноктюрн сыграть смогли бы на флейте водосточных труб? Скрипка издёргалась, упрашивая, барабан ответил…Хорошо, хорошо.

Тихий нудный завуч, угодивший в силки обаяния молодой актрисы, вызвал её к себе и дал социальный заказ: поставить спектакль о вреде пьянства в духе последних решений и вообще. Пьесу для постановки искали долго, пока дядя Володя, Катин отец, не выдал дочери отпечатанные на машинке листки: «Борис Виан. Блюз для чёрного кота». Это был сюрреалистичный рассказ о том, как в Париже конца второй мировой войны всякий сброд во главе с неким Петером Нья и его добродетельной сестрицей всем миром спасает чёрного кота, провалившегося в канализационную яму. Счастливое спасение идут обмыть в бар неподалёку, и там кот до смерти упивается коньяком. Наконец, кота пренебрежительно хоронят в той же яме, откуда его только что на радость всем извлекли.

Беда заключалась лишь в том, что сие поучительное антиалкогольное повествование было насыщено понятиями, действующими лицами и фразами, неподходящими для школьного спектакля. Среди персонажей были шлюхи, сутенёры, проститутка с двумя американскими солдатами, и даже две обычные женщины из толпы, заботам которых был поручен пострадавший во время спасательных работ американец, подхватили его и «повели к себе, чтобы проверить, что у него в карманах. Там оказалось душистое мыло «Lux» и большая плитка «O'Henry», шоколада с начинкой. Взамен он наградил их первоклассной гонореей, которую подхватил от одной восхитительной блондинки, встреченной третьего дня на Пляс Пигаль».

Короче, советским школьникам это произведение было противопоказано. Решено было кастрировать «Кота». Мишка с Таей проделали эту процедуру за три вечера. Мишка после уроков приезжал на трамвае в Таиланд, и они, прерываясь на приступы смеха, до неузнаваемости уродовали новеллу Виана. Приступами смеха Мишка дорожил и нарочно длил их — Тая, заходясь хохотом, хватала его за руку или приваливалась лбом к его плечу.

Мишку умилял возвышенный быт Таиланда — диван с потрескавшимися кожаными валиками, отсутствие телевизора, многоэтажный буфет, фотографии Таиных родителей и строгого опрятного мужчины, оказавшегося писателем Михаилом Булгаковым. Умиляло его, как Тая топит толстую русскую печь — как ребёнка с ложечки кормит: «Скушай, моя милая, на здоровье, моя золотая». Умилял Таёза, гнездившийся в ушанке, брошенной Мишкой на диван.

Наконец, пьеса с циничной пометкой «по мотивам произведений Бориса Виана» была представлена на художественный совет директрисе и завучу.

Конечный, одобренный к постановке, продукт имел мало общего с исходным материалом. Петуха, с которым Кот дрался на подоконнике консъержки, прежде чем угодил в выгребную яму, да ещё старую сердобольную кошатницу оставили как есть. Остальные герои претерпели страшные метаморфозы. Толпа сутенёров, проституток и их клиентов превратилась в пионерский отряд, Петер Нья — в комсомольца Петю по прозвищу Пятерня, его сестра — в пионервожатую, проститутка и двое американских солдат втроём породили хулигана Женьку Американца. Злодей Женька и спаивает кота, но не в баре коньяком, а прямо на улице обыкновенной водкой.

Поставил спектакль, что греха таить, Мишка. Во–первых, он придумал декорацию, которую из списанных парт и присланной шефами древесины соорудили во время уроков труда. Это был высокий пандус, разделяющий сцену горизонтально, — вниз должен был провалиться кот и провести там большую часть действия — для узника был оборудован тесный хорошо освещенный короб, а наверху должна была расположиться честная компания спасателей. Задник с нарисованной перспективой простой советской улицы, сквером и памятником Тая выпросила в театре. Это была толстая пыльная тряпка размером с три ковра и весом килограммов в двести пятьдесят.

Изготовленная в начале пятидесятых, декорация предназначалась для незапамятного спектакля, в котором необходимо было изображение памятника Сталину. Вскоре холст пришёл в политическую негодность. Сталина пробовали переделать в Ленина или Чайковского. Наконец, из него вышел превосходный Пржевальский, без гранитного постамента и бронзового верблюда, как в Александровском саду, зато с чёткой надписью «Николай Михайлович Пржевальский». С тех пор задник повис на одном из колосников в свернутом виде.

Мишка закрасил Пржевальского — Сталина плотной зелёной краской, превратив в толстое, с кроной от земли, дерево. Меж листьев ещё просвечивали эполеты и усы.

Роли Мишка распределил сам. Борька воплотил Петера Нья, то есть, простите, Пятерню. Катерина — его сестру. Роль Женьки — Американца Мишка взял себе. На роль Кота великодушно согласилась Тая. Вовка Колотушкин выпросил роль старой кошатницы. Он собственноручно соорудил себе костюм из плюшевой старушечьей кацавейки, к которой притачал трёх игрушечных кошек так, будто те сидели на плечах и спине своей покровительницы. Когда Вовка расхаживал в этом костюме по сцене, чучела болтали мягкими тяжёлыми хвостами и мерцали пластмассовой зеленью очей.

Остальные ушли в массовку. Впрочем, по замыслу режиссёра массовка ни в коем случае не должна была впустую топтать сцену. Он каждому придумал образ, способ игры, место, реквизит. Всё было расписано до секунд, Мишка твёрдо требовал выполнения своих предписаний, и самое удивительное — его слушались.

Уже на первых репетициях Тая поразила всех превращением в несчастного Кота. Тесное общение с шальным Таёзой не прошло даром. В чёрном трико и глухой шапочке с меховыми ушками она дралась, орала, ехидничала, напивалась водой из водочной бутылки, как коты надираются валерианкой, околевала по–настоящему, и когда хулиган Женька выбрасывал её обратно в зловонную яму, валилась на подстеленный мат с таким стуком, словно все кошачьи члены свело смертельной судорогой.

Спектакль уже был почти готов, когда на репетицию зашёл за дочерью старший Порохов. Он пришёл от постановки в такой восторг, что тут же достал саксофон и завернул блюз, переходящий от истеричного шепотка в кошачий уличный рёв. Мишка, задыхаясь от предвкушения, уговорил Порохова–папу присоединиться к труппе. Ему сколотили на декорации небольшой насест, где он, несмотря на занятость, согласился сидеть и комментировать происходящее саксофоном.

Школа тем временем уже два месяца жила без полноценного актового зала — на сцене громоздился пандус. Новогодние ёлки пришлось проводить в спортзале. Близились двадцать третье февраля с восьмым марта, а Мишка всё доводил свою постановку до совершенства. Администрация насела на Таю — мол, и так пошли во всём навстречу — дали зал, гвозди, парты, трудовика. Порадуйте премьерой.