Война, благодарение Всевышнему, закончилась. Гая вне себя от счастья — ее герой вернулся с поля битвы. Сегодня она устраивает вечеринку в ресторане по этому поводу. Я не пойду. Я сегодня пойду в кино.

Мой фильм докатился до нашей страны. В большой прокат его запускать боятся, но несколько недель его будут крутить в тель–авивской Синематеке. Я доволен. Это единственное место, где можно посмотреть фильм без всеобщего хряпанья поп–корном. К этой дряни, от которой хочется пить и плеваться, потому что неразорвавшиеся снаряды прилипают к нёбу и к основанию языка, приучили весь мир американцы. А в Синематеке все чин–чинарем, еда только в буфете. Зрители приходят сюда смотреть кино, а не целоваться или жрать. Мы идем с Булгаковедом и Бумчиком. Булгаковед переживает. Я уже привык к тому, что мое дитя отняли, и оно не носит даже моего отчества. Мне это не впервой. А вот Булгаковеду, соавтору сценария, это больно. При этом денег, которые я хотел ему перевести, он не взял. Я положил их на отдельный счет и завещал его им с женой. Бумчик же деньги взял с радостью. И собственное соавторство его не волнует. Все, надо выходить. Допишу вечером, после сеанса.

Гая стояла на балконе ресторана и досматривала закат. Море, отблестев оранжевым, уже серело. Стоянка ресторана заполнялась машинами, гости поднимались по лестнице, ведущей на ресторанный балкон, здоровались с ней, рассаживались. Натаниэля все не было. Изабелла разозлилась на нее за то, что отговорила Нати собраться, как всегда, у папаши Якопо на травке. Но на этот раз она, Гая, сделала по–своему.

Она заметила, как разбирая солдатский огромный рюкзачище, который раньше в армии называли «чимидан», а сейчас — «кидбэг», он скорым движением упрятал в ящик стола коробочку, обитую красным бархатом. Поэтому сегодня будет ее заслуженная победа, к которой она шла долгие годы. И не будет Катерины, проклятия последних лет, подруги его русского детства.

В самые тяжелые дни войны, сидя у телевизора и внимая новостям, она постоянно спрашивала себя, а что если Нати не вернется? И поняла, что испытает огромное облегчение. Удивилась этой мысли, отогнала ее, но не изгнала вовсе. Поэтому с жестокой мечтательностью представляла себе, как сегодня Нати подарит ей кольцо и сделает предложение, а она отвергнет его при всем честном народе. Она даже придумала фразу: «Не хочу, чтобы ты продолжал портить мне жизнь. Достаточно с меня, что ты испоганил мне молодость». Понимала, что не решится на это, но помечтать–то можно?

Вот подъехал и «Вольво» папаши Ломброзо. Вышли Изабелла с Ионатаном, Якопо повозился в машине и тоже вышел. Изабелла, загорелая, в белом воздушном платье — вечная невеста, ей бы в шоферы Бориса Левитина, ступила несколько шажков по щелястому деревянному настилу и внезапно остановилась. Достала из изящной сумочки крошечный попискивающий мобильник, открыла его, ответила. Как была, в белом платье, села на усыпанный песком настил. Ломброзо подскочил к ней, вынул из ладони мобильник, поговорил, взял Ионатана за руку, потащил за собой вверх по ступеням.

Гая ощутила, как в диафрагму кто–то бьет теннисными мячиками. Так было, когда бабушка умерла, когда старшего брата ранило в Газе, когда с ней самой случился выкидыш на гастролях в Японии.

— Звонили из Тель — Ашомера. — сказал запыхавшийся Якопо. — Нати разбился на машине. Сейчас его оперируют. Мы с Беллой поедем, а ты тут сверни вечер и пригляди, пожалуйста, за малым.

Он сунул в ее руку руку сына, вовсе не маленького, уже пятнадцатилетнего. Тот было рыпнулся: «Я с вами!», но у Якопо не забалуешь. Так и остался он, рука в руке с Гаей. Гая даже не подумала о том, что ее самое тоже не берут с собой в больницу, как мальчишку Ионатана. Она думала о своей вине.

Гости поняли, что праздновать нечего, тихо поели и разошлись. Гая принялась названивать супругам Ломброзо, но они отключили мобильники. Тогда она отвезла мальчишку к своей матери. Та расстроилась, или сделала вид, что расстроена. Мальчику предложила ужин, постель и компьютер. Ионатан вцепился в ноутбук и принялся искать сообщение об аварии в последних новостях. Гая помыкалась в гостиной, а затем, сказав матери, что едет в больницу, вышла из дома.

Тель — Авив всегда был ей другом, утешителем, исполнителем желаний. Бывало, еще во время учебы в академии, после посещения музыкальной библиотеки на площади Бялика, она загадывала желание, бросая монетку в фонтан. Обычно никто туда никаких монеток не бросал, это стало ее собственным суеверным ритуалом. Вот и сейчас она отправилась туда, на маленькую уютную площадь, с которой когда–то было видно море. Бросив не одну монетку, а целую горсть — за выздоровление Натаниэля и ради очищения от чувства вины, она пошла, куда глаза глядят. Переулками вышла на Дизенгоф, оттуда, переждав минут пять у светофора, — на улицу Каплана, а там ей взбрело свернуть направо, на Леонардо да Винчи, и она оказалась у Синематеки. Там она увидела афишу фильма «Мастер и Маргарита». Прочтя аннотацию на афише подробнее, она поняла, что Михаэль — просто обманщик. Это был старый русский фильм, который решили уничтожить. Было написано, что его чудом вывез из Советского Союза один оператор–эмигрант. Наверное, это был Авраам! Непонятно, с какой радости Михаэль так гордо всем его показывал, как собственное творение.

Усевшись на скамейку перед Синематекой, она еще раз набрала Изабеллу. На этот раз та ответила.

— Повреждение позвоночника. Возможен паралич нижних конечностей. Разрыв селезенки, повреждения печени и других внутренних органов.

Изабелла говорила таким голосом, словно она не мать, а врач, который спешит закончить разговор с надоедливыми родственниками и бежать домой. Наверняка ей вкололи что–нибудь успокоительное.

— Он в сознании?

— Его еще оперируют. Потом будет в реанимации.

— Я сейчас приеду.

— Не стоит. К нему не пускают. Опасности для жизни нет. Будут ли ходить ноги, выяснится не сегодня. Мы с Якопо дождемся исхода операции и тоже поедем. Где Ионатан?

— У моей мамы.

— А ты где?

— По пути в больницу, но если вы мне запрещаете, поеду домой.

— Я тебе ничего не запрещаю. Хочешь слоняться по больничным коридорам — пожалуйста, приезжай и слоняйся.

Не успела она отключить мобильный и судорожно перевести дыхание, как площадь перед Синематекой начала заполняться публикой, выходившей после сеанса. В основном, конечно, это были русские иммигранты. Они не расходились, ждали непонятно чего, обсуждали кино. Рядом с ней на скамейку присела пожилая пара. Гая понимала все, о чем они говорили. Поняла, что ждут автобуса, который увезет их в Ришон — Лецион. Поняла, что от фильма они в восторге и жалеют лишь, что утрачена вторая серия. Гая подумала, что это странно — ведь она видела фильм до конца. И тут вышел Михаэль Фрид собственной персоной. С ним были Авраам и еще какой–то старик. Михаэль попрощался с ними и подошел к ней.

— Гая? Что ты здесь делаешь? У вас же вечеринка! Где Натик?

— Вечеринка не состоялась. Натик попал в аварию, он в больнице с травмой позвоночника. Я здесь случайно.

— Почему ты не с ним?

— К нему нельзя. К тому же, мне не велела там появляться принчипесса Изабелла. Слушай, пойдем пива попьем. А? Тут на улице Хасмонеев есть неплохое местечко.

Михаэль выпил поллитра «Туборга», а она — триста, а потом еще триста. Гая подумала, что он никогда не видел ее такой пьяной. С Нати и его компанией она никогда не пила много. А вот на гастролях, в одиночку, в номере — бывало.

— Гая, может быть, все–таки, поедем к нему?

— Нет. Я не хочу. Я почти уже собралась его бросить. Думаю, это случилось с ним из–за меня.