Бумеранг завопил, и Талли засмеялась.

— Ну, ну, Буми! Не принимай так близко к сердцу. Это всего лишь печальная песенка.

Но малыш продолжал плакать, и она принялась его укачивать, потом подхватила под мышки и, приподняв, легонько подбросила. Сын удивленно замолчал, а Талли поднялась и вошла в дом.

Она подсела к обеденному столу и принялась наблюдать, как ест Робин. Время от времени они в полном молчании обменивались взглядами. Наконец он закончил есть, встал и взял у нее Бумеранга.

— Сегодня вечером ребята играют в карты, — сказал Робин.

— Замечательно.

— Ты не хочешь оставить Бумеранга с Милли и пойти? Талли покачала головой.

— У Милли сегодня выходной, — напомнила Талли.

— Мы можем позвонить ей, — предложил Робин.

— Она и так достаточно загружена. Оставь ее в покое.

Он бросил свою тарелку в раковину.

— И тебя тоже, так?

Робин отдал жене Бумеранга и ушел, чтобы переодеться к вечеру. Она поднималась следом за ним по лестнице, держа на руках ребенка.

— Почему ты не бываешь дома, когда я отсутствую? — поинтересовалась Талли.

— Ты постоянно отсутствуешь. Тебя никогда не бывает дома.

— Гм, а тебя?

— Я работаю.

— А я занимаюсь ребенком.

— Да-да. Я знаю, — сказал Робин. — Только не понимаю, почему необходимо заботиться о нем как можно дальше от Техас-стрит? Почему ты не можешь заботиться о нем здесь, а не в Лоуренсе, или на озере Шоуни, или Клинтон-озере, или у Шейки?

— Ты знаешь почему, — ответила Талли.

— Ох, оставь, Талли. Эта история уж слишком затянулась. Честно.

Она стояла, прислонившись к косяку двери ванной, и смотрела, как он бреется. Робин вздохнул.

— Ты хочешь, чтобы я остался дома?

— «Ты хочешь, чтобы я остался дома?» — передразнила Талли.

На самом деле ей очень хотелось этого. Они могли бы поговорить о Джулий. Талли вспомнила, как они сидели в тишине и покое на заднем дворе, и то забытое ощущение, которое навеял на нее этот вечер и что-то еще, что никак не удавалось воскресить в памяти. Какая-то песня. Ей очень хотелось рассказать обо всем этом Робину.

— Я обещал ребятам.

Талли положила Бумеранга в кроватку и пошла за мужем в спальню, где он надевал новые бежевые брюки. Она в задумчивости следила за его движениями. Он тем временем надел белую хлопчатобумажную рубашку и черный свитер. Выглядел Робин превосходно. В ее школе его, без сомнения, единогласно признали бы самым элегантным мужчиной. Тут Талли почувствовала, что Бумеранг тянет ее сзади за платье, пытаясь подняться. Малыш смотрел на нее широко распахнутыми глазенками, что-то лепетал и улыбался. Она улыбнулась в ответ и взяла его на руки.

— Ну, — сказал Робин, слегка приобняв жену и целуя сына на пороге, — до свидания. Не жди меня. Ты понимаешь, это может быть долго.

— О да, — вздохнула Талли, пнув ногой закрывшуюся за ним дверь.

Робин ушел, и Талли принялась купать Бумеранга.

Малыш так веселился в ванне, что, глядя на него, Талли тоже решила выкупаться. К сожалению, она уже давно разучилась радоваться так непосредственно, и все же ванна доставила ей удовольствие. Когда они оба высохли, Талли нагишом уселась в кресло-качалку и принялась баюкать Буми, пока тот не заснул.

Бумеранг был замечательным ребенком. Самым лучшим из всех, которых она когда-либо видела. Хотя, по правде сказать, видела их Талли не так уж и много. Те пять дней, проведенных в больнице, она только и делала, что сидела и смотрела на него. Робин устроил, чтобы Талли поместили в отдельной палате и ребенок постоянно находился при ней. Он почти все время спал, завернутый в белые хлопчатобумажные пеленки. Целыми днями Талли сидела в своей постели или на стуле у окна или катала Бумеранга по комнате в его кроватке и любовалась им. Дважды в день Талли вытаскивала ребенка из колыбели и будила его, хотел он этого или нет. Когда он просыпался, то начинал плакать, и тогда Талли прижимала его к груди и качала. Туда — сюда, туда — сюда, качала его и думала: «Теперь я мать. Моя мать — мать, и я тоже мать». Она ощущала его головку, прижатую к ее груди, и это наполняло ее странным чувством. Это маленькое, беспомощное существо было неразрывно связано с ней. «Мой малыш, — думала Талли. — Мой малыш».

Они с ребенком перебрались домой, но ей все так же нравилось сидеть и смотреть на него. Конечно, Талли сильно уставала. Иногда, присаживаясь отдохнуть, молодая мама чувствовала, что засыпает. Бумеранг любил поесть. И чтобы строго по часам. Каждые три часа он просыпался и громким ревом требовал кушать. И каждые три часа его мамаша, с трудом волоча ноги, шла его кормить. В промежутках Талли умудрялась спать, спать и смотреть на него.

Затем малыш начал улыбаться. Поначалу всем без разбора. Он улыбался Талли, и Робину, и кустам во дворе, и машинам на улице. Однако вскоре Бумеранг стал отличать Талли и улыбаться только ей. Когда он смотрел на мать, на его лице появлялось удивительно радостное выражение, и такой мордочкой он встречал только ее. Это была улыбка малыша, знающего, что сейчас его покормят, и Талли никогда не разочаровывала его. По утрам, даже чувствуя себя совсем без сил от недосыпания, она не могла противостоять очарованию того момента, когда он заплачет и она пойдет к нему, и его мордашка засветится от радости; и Талли почувствует, как этот свет проникает в нее.

Она чувствовала их связь. Почти физически ощущала ее. Каждый раз, когда ребенок принимался кричать, из ее сосков начинало сочиться молоко. Когда же Талли брала его, Бумеранг чувствовал запах молока, его головка тянулась к ее груди, губки распахивались, а глаза щурились от удовольствия. Его крик стихал еще до того, как первые капли попадали в рот. Одного запаха материнского молока было достаточно, чтобы успокоить Бумеранга. Когда Буми исполнилось пять месяцев, он стал протягивать к Талли ручки. Он сидел на полу и тянул к матери маленькие пухлые ладошки, но просил не молока — теперь ему хотелось, чтобы его взяли на руки. И, конечно, она брала его, качала на руках, тетешкала, купала, укрывала, качала в гамаке, брала с собой в магазин и в церковь. Талли никогда не выходила без малыша из комнаты и часто даже брала его в собой в ванную, когда мылась. Буми плакал, когда его оставляли с Милли или с Робином, но при маме он кричал только в двух случаях: когда был голоден или когда хотел, чтобы его взяли на руки. Робин и Талли прозвали его Бумерангом, когда увидели, что в каком бы месте ни оставили они малыша, он все равно оказывался рядом с мамой.

Талли стала образцовой матерью, но не потому что это было необходимо, а потому что она хотела как можно чаще видеть личико Бумеранга, расплывающееся в довольной улыбке. Она никак не могла поверить, что существует человек, который так непосредственно и искренне откликается на ее чувства.

Иногда Талли казалось, что все это нереально, что вот-вот раздастся звонок в дверь, и настоящая мать Бумеранга придет и заберет малыша, а она, Талли, вздохнет е облегчением и отдаст его. Отдаст так же, как отдала Дэмьена, потому что он не принадлежал ей и она не могла о нем заботиться. Бывали мгновения, когда Талли казалось, что Трейси Скотт стоит перед их дверью, и она, глядя на Бумеранга, видела Дэмьена Скотта. Но дни проходили за днями, ничего не менялось, и Талли, нянчась с маленьким Робином, стала видеть в нем уже только своего сына.

Временами Талли думала о том, что Робин практически освобожден от всех отцовских обязанностей. Нет, он сознавал себя отцом и очень гордился этим. Временами его просто распирало от гордости: «Посмотрите, какой я замечательный папа, — говорил Робин всем своим видом. — Посмотрите, как я забочусь о моем сыне и о жене. Я даю им все, что они пожелают. Они ни в чем не встречают отказа. Я лично слежу за этим. Я зарабатываю деньги и знаю, что мой сын будет сыт. Ради него я ухожу из дома рано утром и прихожу поздно вечером. Разве он не счастливчик?»

Но, несмотря на всю отцовскую спесь Робина, Талли чувствовала, что вознаграждена. Бумеранг не желал знать отца. Его сердце принадлежало только матери. Напоминал об этом своим лепетом, всем своим видом. Напоминал ей, что она мать своего сына.