— Да она никогда мне не простит, если я не навещу ее и ребенка, — сказала Шейки.

— Не волнуйся, Шейки. Она незлопамятна.

Утром в понедельник Робин отправился в клинику и остался там до вечера. За Буми присматривали Хедда с Милли. Милли заехала в клинику и сказала, чтобы он не волновался, она останется у них на ночь. «Господи, спасибо тебе за Милли!» — подумал Робин.

Милли погладила Робина по рукаву и сочувственно сказала:

— Не волнуйтесь, мистер Де Марко. Все еще образуется и наладится. Мы за вас молимся.

Робин не был уверен, что правильно понял Милли. Он сомневался, что Милли имела в виду здоровье роженицы. Она сказала, что молится за него, а не за Талли.

Робин сидел в комнате ожидания то один, то с Джулией и пытался ни о чем не думать. Иногда он спускался вниз, в кафе, чтобы выпить что-нибудь или купить тиленол — унять ноющую боль повыше левого уха. О еде не было речи. Когда вечером давление у Талли опять упало, вопрос о возвращении домой тоже отпал. Талли ввели еще дозу сульфатов, и, когда ее руки уже не были такими горячими, Робин задался вопросом: «Значит ли это, что ее состояние улучшилось?» Судя по выражению лица доктора Бруннера он понял, что — нет. Он не хотел уходить из реанимации, но его настойчиво попросили. Видимо, к Талли рвались другие посетители.

Робин задремал в кресле, голова его свесилась набок. Но он поминутно просыпался. Сигнал интеркома будил его. Он вздрагивал всякий раз, ожидая услышать:

— Мистер Робин Де Марко, просим вас пройти в реанимацию на четвертом этаже.

Для размышлений времени было достаточно. К счастью, Джек нашел себе другую комнату ожидания, и Робин в основном сидел в одиночестве. Иногда он размышлял в детском отделении, держа маленькую Дженнифер на руках.

— Мамочка будет гордиться тобой, моя маленькая, — шептал Робин, гладя завитки волос на голове девочки. — Думаю, она хотела, чтобы Бумер был похож на нее. Но это даже лучше, что похожа на нее именно ты. Потому что ты — девочка, и вообще…

А иногда Робин думал так: почему Джек записал ребенка именно на свою фамилию? Был ли он год назад здесь? Или он не покидал Топику? Робин отсчитывал девять месяцев. Апрель. Апрель — не лучший месяц для покраски, черт возьми! Почему он назвал свою фамилию?

— Мне жаль, мистер Де Марко. Вашей жене стало хуже.

Было утро вторника, 8.30. Робин уставился в вытянутую физиономию доктора Бруннера. «Неужели и у меня такое же?» — подумал Робин.

— Я могу еще раз дать кровь.

— Спасибо, но это может не понадобиться. Мы в общем-то восстановили ей кровяной баланс. Но анализы показали инфекцию. Ночью ей ввели сульфаниламиды и четыре инъекции окситоцина. Однако наши надежды не оправдались, боюсь, эти препараты неэффективны. Мне очень жаль. Сначала все казалось гораздо проще.

— Насколько хуже ей стало? — спросил Робин

— Гораздо хуже.

— Ну так вколите ей еще антибиотиков!

Доктор Бруннер покачал головой.

— Она быстро слабеет, мистер Де Марко. Матка сокращается, а организм не реагирует на антибиотики.

Робин смотрел мимо доктора.

— Насколько она слаба?

— Давление катастрофически упало. Семьдесят на сорок пять. Последние два дня пульс был не больше пятидесяти ударов в минуту, а теперь…

Доктор отвернулся от Робина, и Робин отступил на шаг, надеясь, что пелена на глазах поможет ему увидеть выражение лица доктора, который был не в силах посмотреть ему прямо в глаза.

— … упал до сорока ударов. Мне страшно жалко.

— Значит, до сорока, — повторил Робин. — А какой считается нормальным?

— От семидесяти двух до девяноста двух. Во время сна — от пятидесяти пяти до шестидесяти пяти. Сорок не может считаться нормой. Я страшно сожалею…

Робин попытался собраться с мыслями.

— Насколько ненормален такой пульс? — продолжал спрашивать он.

И снова доктор отвернулся, едва открывая рот.

— Это близко к коме. Господи, мне так жаль!

— Боже! — воскликнул Робин. — Да сколько можно это повторять?! Хватит твердить, как вы сожалеете. Она еще не умерла. Помогите же ей, черт возьми!

— Мы стараемся, мистер Де Марко. Мы делаем все что в наших силах.

Доктор Бруннер пошел было дальше, но Робин догнал его.

— Подождите, — сказал он. — Я понимаю, ситуация очень сложная, я очень верю в ваш профессионализм…

Доктор Бруннер кивнул.

— Но, — продолжал Робин, — скажите, вы говорили с мистером Пенделом?

— О чем? — мягко спросил доктор.

— О родах, естественно.

— Да. От него мы получили всю информацию.

— Всю-всю? — переспросил Робин.

— А инфекция… В воскресенье вы говорили про инфекцию. Вы узнали, откуда она могла взяться?

— Мистер Де Марко, я не был уверен. Инфекция не исключалась. Нестерильные условия во время родов — это просто открытые ворота для бактерий. Мистер Пендел рассказал нам все, что знал сам. И миссис… Натали выглядела вполне сносно в воскресенье, не считая кровотечения.

— Да, да, да, — сказал Робин, тяжело дыша. — Но, может быть, вы что-нибудь проглядели!

— Мистер Де Марко, я понимаю, вы хотите помочь, но мы уже сделали практически все что могли.

Робин сморщился и пошел к Талли. Было девять пятнадцать утра.

Он привычно сел на свой стул. Иногда он привставал, чтобы видеть ее поближе, как он делал всегда, но этим утром что-то беспокоило Робина, скрежетало, как нож по тарелке. Что же это, черт возьми?!

Он оглянулся, сердце обрывалось при каждом «цыррр, цыррр». Что это? Что это такое? Сняв перчатки, он взял Талли за руку. Рука была прохладной.

— Талли… — прошептал он, склоняясь к ее лицу. — Талли! — уже громче позвал он, пытаясь разбудить ее, приблизив лицо к ее губам, надеясь уловить дыхание. — Талли?!

Дыхание было.

И тут Робин понял, что это. Что такое это «цыррр, цыррр».

Это был монитор кардиографа. Этот проклятый монитор, который раньше делал: бииип, бииип, бииип, бииип…

Пытаясь добраться до этой грызущей боли, Робин рванул пиджак, рубашку — так, что отлетели пуговицы, и наконец-то расцарапал себе голую грудь: вот так, вот так, еще, только пусть это кончится, пусть прекратится это цыррр, цыррр… Он схватил ее — вместе с этими трубками и всем прочим — и начал трясти. Он тряс ее и кричал. Из носа Талли вылетела трубка питания. Рот ее открылся, как буква «О».

В бокс вбежала сиделка.

— Что вы делаете?! — закричала она, пытаясь вырвать Талли из его рук. — Что вы делаете с пациенткой?! Она так слаба, а вы, что вы с ней делаете?!!

Робин отпустил Талли, и она снова повалилась на постель.

— Она не пациентка, — сказал он, еле переводя дух. — Она моя жена.

Робин вышел в комнату ожидания и присел радом с Джулией. Джулия была вымотана, ненакрашена и выглядела ничуть не лучше Талли. В девять тридцать пять доктор Бруннер подошел к Робину.

— Мистер Де Марко, извините нас. Я забыл предупредить вас о мониторе кардиографа. Сердечные сокращения — сорок в минуту — действительно очень низкие, и монитор их воспроизводит так, что слушать неприятно…

Робин так и сидел с голой грудью. Он перебирал пуговицы на рубашке.

— Это звучало… так неравномерно, — произнес он, запинаясь.

Доктор Бруннер откашлялся, потом соединил кончики пальцев, как перед молитвой.

— Мистер Де Марко, ее сердцебиение действительно неравномерно. Абсолютно. Пульс упал до тридцати пяти. — Он опустил голову и понизил голос. — ^: У нас в часовне есть священник, и если вы…

— Черт вас побери!!! — взорвался Робин. — Не говорите мне про священника! Лучше помогите ей!

— Мы сделали все что в наших силах. Мне очень жаль. Может быть, у вас есть знакомый священник…

Робин смотрел перед собой невидящими глазами. Отче наш, иже еси на небесех, да святится имя твое…

— Я не могу ее покинуть, — сказал он.

— Да будет Господь с вами и с нею, — сказал доктор Бруннер.

Господи, царапает, царапает, ЦАРАПАЕТ!!!