— Ты не хочешь потанцевать, Талли? — спросил он.

— А? — Она словно очнулась от сна.

Он взял ее за руку.

— Пойдем потанцуем.

Талли покачала головой.

— Мне незнакома эта вещь.

Но Джек поднялся и потянул ее за руку. Она пошла за ним. На паркетной площадке — двенадцать на двенадцать футов — уже кружились несколько пар. Других пар. «Слова звучат фантастично, — думала Талли, — даже если не произносить их вслух. Мы не пара. Мы Джек и Талли, и все, что связывает нас, это цветы, которые мы каждое воскресенье приносим на кладбище. Джек и Талли, мы не пара». Рука Джека легла на спину Талли, на ее шелковую блузку, пониже лифчика, но выше пояса брюк. Другой рукой он сжал ее ладонь и вывел на середину площадки. Его рука была большой, сильной и теплой. Талли боялась, что ее рука окажется липкой Другую руку она положила ему на плечо. Ей хотелось обнять его за шею, но при его росте так танцевать было бы неудобно… Она вспомнила, как они танцевали на свадьбе Шейки. Она вспомнила все их разговоры, время, которое они так хорошо проводили вместе на озере. Робин казался всего лишь миражом, она забыла его. Только ее чувства сейчас имели значение, только Джек существовал для нее. В тот вечер они танцевали только медленные танцы, нежно прижавшись друг к другу. Она чувствовала запах его кожи, его волос, он ощущал тяжесть ее руки на своем плече. Но было что-то еще. Ее правая нога коснулась его коленей. От этого прикосновения в ней вдруг вспыхнул такой огонь, что она поняла: она никогда себя не знала Но по тому, как он вел ее в танце, было понятно, что он чувствует то же. Они почти не говорили, она не смела поднять на него глаза.

Подбородок Талли прижимался к белой рубашке Джека, он склонил лицо к ее волосам. Иногда она чувствовала, как его скула касается ее виска. Отдавшись на волю чувств, разбуженных музыкой и близостью Джека, Талли мечтала, чтобы танец никогда не кончался. Но смолк последний аккорд, и они вернулись за свой столик.

Джек расплатился, помог ей надеть пальто, распахнул перед ней дверцу машины, и они поехали назад, в Топику.

Они остановились возле церкви, но Талли не хотелось выходить. Ей хотелось оставаться в его старом зеленом «мустанге», и чтобы за окном был снег, а внутри — его губы. И все желания, все страхи всей ее жизни были ничто по сравнению с этим яростным, необоримым желанием. Руки Талли тряслись. Она боялась слово вымолвить.

— Спасибо, что разрешила мне пригласить тебя, — донесся до нее голос Джека.

— Нет, Джек, — старательно выговорила она. — Это тебе спасибо.

Он улыбнулся.

— Когда я впервые увидел тебя в «Тортилле Джека», я думал, тебе лет двадцать. Я сидел там тайком — шестнадцатилетний неоперившийся юнец, пил пиво, смотрел на танцовщиц и думал, что ты зря растрачиваешь в этой дыре свой талант. «И почему она не в балетной школе? — думал я. — Тратит себя в этом вонючем кабаке».

Талли вежливо улыбнулась. Она почти не разбирала его слов, только слушала его голос.

Джек продолжал:

— А когда я увидел тебя во второй раз — ты, конечно, опять выиграла соревнование — я понял, что ты еще ребенок. Тощая девчонка.

Она слабо улыбнулась, припоминая:

— Не такая, как сейчас, да?

Джек покачал головой.

— Совсем не такая.

— А тощей я тебе нравилась?

— Сейчас гораздо лучше, — сказал он, и Талли почувствовала, как ноет низ живота. — И знаешь что? — продолжал он. — Тебя выдали глаза. Они были такие печальные. Полные… ну, не знаю чего. Детской боли, может быть.

Талли передернуло.

— Какая боль, Джек? Какая печаль? Просто пьяные.

Он медленно покачал головой.

— Я тебе не верю, Талли Мейкер.

Талли ничего не ответила, и он снова заговорил.

— Держи хвост пистолетом, Талли. Попроси мужа почаще водить тебя потанцевать.

— Он иногда водит, — отозвалась Талли, вдруг смутившись. Робин был последним человеком на земле, о ком ей сейчас хотелось вспоминать.

— Пусть водит чаще.

— Я и сама иногда танцую,

— Я знаю, но, когда одна, это не в счет. — Талли глубоко вздохнула. Ей очень хотелось задать ему один вопрос, он мучил ее уже два года. И места лучше, чем эта погруженная в полную темноту, без единого проблеска света, машина, было не найти. Откашлявшись, Талли решилась:

— Мм… Джек, кстати о «Тортилле Джека»… скажи… ты… мы с тобой танцевали там вместе?

Он попытался взглянуть ей в глаза, и Талли покраснела. Она благодарила ночь, темноту за то, что не может разглядеть истинного выражения глаз Джека.

— Да, Талли, мы танцевали вместе, — сказал Джек таинственным, приглушенным голосом. — Я полагаю, не будет большой наглостью спросить, помнишь ли ты, как танцевала со мной?

Она чувствовала в его вопросе какой-то подвох. Не стоило ему спрашивать, помнит ли она его среди огромной массы парней, с которыми она танцевала. Талли, тяжело дышала. А в это время он старался не дать ей прочесть по его глазам, какие чувства обуревают его. «Что же это? — думала Талли. — Опять есть что-то, чего не помню я, но хорошо помнит Джек. Он столько всего помнит о нас, хотя я была убеждена, что вообще не имею о нем ни малейшего представления».

— Я думаю, ты меня с кем-то путаешь, — сказала Талли.

— Почему ты так говоришь? — спросил он.

Талли хотелось сказать ему что-то хорошее, что-то, что снимет с него напряжение.

— Я должна была запомнить тебя, Джек Пендел.

Он покачал головой.

— О, Талли, дай мне передышку. Ты бывала на Холме уже пару лет до того, как мы познакомились. Ты казалась такой уставшей от всех этих… танцев.

Талли принялась рассматривать руки, а Джек продолжал:

— В тот субботний вечер я был для тебя всего лишь лицом в толпе. Никак не удавалось пригласить тебя на танец. — Он улыбнулся. — Тогда я был недостаточно хорош для тебя, Талли Мейкер.

Прежде чем она успела возразить, он продолжил:

— Нет, не спорь, это не имеет значения. Я помню, как это было.

— Хочешь рассказать мне? — спросила Талли.

— Не очень, тебе будет неприятно. Сидеть и слушать, что именно ты не помнишь о том времени, когда нам было шестнадцать…

Она уже нервничала. Она вся пылала, а щеки заливал румянец.

— Рассказывай, Джек, — тихо попросила Талли. — Все будет в порядке. Я хочу знать.

Джек глубоко вздохнул и повернулся к Талли.

— Была суббота. Было уже очень поздно, — начал он. — Ты только что с успехом исполнила один из твоих номеров.

— Полагаю, это значит, что я закончила танцевать на столе?

— Ну-у… да.

«Я хоть была одета? — хотелось спросить Талли. — Какой ужас! Какой стыд!»

— Ты… на тебе… м-м-м… было не слишком много одежды.

Талли совсем спрятала лицо.

— На тебе был узкий топик или что-то в этом роде, и короткая-короткая юбка. И высокие каблуки.

Талли испытала огромное облегчение.

— Потом ты спрыгнула со стола, и целая толпа парней бросилась приглашать тебя танцевать. Я тоже очень хотел танцевать с тобой, но я стоял далеко, в углу, а ты была просто нарасхват. Я ждал минут двадцать, может быть, полчаса. Шесть песен. — Джек улыбнулся. — Я сосчитал. Шесть песен, а потом я увидел, что один мой приятель танцует с тобой. Даже не приятель, так, знакомый. Я подошел к вам… — Джек выдержал паузу, — а ты взяла меня за руку и стала танцевать с нами обоими.

— Похоже, я была порядком пьяна.

«Хотелось бы мне быть пьяной сейчас», — подумала Талли.

— Мы все были порядком пьяны, — продолжал Джек, — помню, сколько мы тогда выпили пива. Потом, в середине песни, тот парень ушел и мы танцевали уже вдвоем.

Талли хотелось плакать. Это было ужасное время в ее жизни. Это были безумные, пьяные, выброшенные годы, она тогда пыталась как-то заполнить ужасную пустоту внутри себя и не могла, которые потом пыталась выбросить из памяти, и опять-таки не могла. И вот теперь перед ней сидит человек, Джек, в сущности, чужой ей человек, который отлично помнит ее в то кошмарное время и рассказывает о нем с нежной ностальгией.