— Уходи!

— Но…

— Уходи, — еле слышно повторила она. Зрачки ее уменьшились до диаметра иглы.

— Да-да, — пробормотал я. — Конечно… И всё же…

— Я прошу тебя — уходи! — едва ли не выкрикнула она. — Я очень тебя прошу!

— Но как же…

Маргарита побелела:

— Я не хочу ничего больше слушать! И я не хочу тебя больше видеть!

— Да, но…

— Никаких но! И мне от тебя ничего не нужно!

На миг в глазах моих потемнело, а потом…

А потом я махнул рукой, схватил "дипломат" и рванул к автобусу. Однако, не сделав и двух шагов, резко остановился, оглянулся…

— Послушай, Рита! Ну неужто я и в самом деле тебе не нужен?!

Из глаз ее брызнули слезы.

— Недавно умер мой муж! А сегодня… сегодня умерла и я, понимаешь? Представь, что той Маргариты больше нет, — есть совсем другая, и она мечтает начать новую жизнь — без горя, без страха, без всех этих ужасов. Благодарю тебя за то, что ты для меня сделал, — и прощай…

Я как волк лязгнул зубами.

— Да что? Что такого особенного я сделал для тебя, Рита?! И неужели… неужели мы никогда не встретимся?!

Она слабо улыбнулась сквозь слезы:

— А неужели встретимся?..

— …Мужчина! Мужчина!.. Который с корзинкой! Вы едете или нет? — раздался со стороны автобуса луженый фальцет контролерши. — Все одного должны ждать, што ли?!

Я прыгнул на подножку, а Маргарита вдруг вскрикнула:

— Ой, билет, билет! Ты забыл билет!.. — и побежала ко мне.

Но контролерша грудью преградила ей дорогу, деловито забрала билет, клацнула компостером и, сунув его мне, отступила на шаг от автобуса. Дверь захлопнулась, едва не прищемив мне нос.

Мотор взревел, и "экспресс" плавно тронулся. Проехал пять метров, десять, двадцать — и за секунду до того, как ему завернуть за угол, я в последний раз увидел высокую стройную фигуру и потрясающую золотистую гриву волос Маргариты…

И последняя

Вечерело…

Я сидел на крыше девятиэтажного дома, в бетонной коробке с окном, венчающей шахту лифта. Однако и лифт, и окно, и сам дом находились, сколь то ни странно, за тысячу километров от моего родного-преродного города, по которому я страшно соскучился и в который, даже несмотря на тоску по Маргарите, стремился попасть как можно скорее.

Стремился, но еще не попал.

Наверное, все последние дни и часы я подспудно, порой, может, и незаметно для себя, шел к этому решению…

А может, и не шел.

Но — пришел.

И вот меня опять занесло чёрт-те куда — в другой чужой город, на другую чужую улицу и в другой чужой дом, который сам по себе был мне совершенно не нужен. Мне был нужен соседний дом — напротив, метрах в восьмидесяти, и квартира во втором подъезде на четвертом этаже, в которой несколько лет назад мне по случаю пришлось побывать. Да даже и не сама квартира, а ее хозяин. Человек, из-за которого я прилетел…

Не имей сто рублей, а имей сто друзей — истина вечная. В этом городе у меня был (как оказалось теперь) только один друг, но хватило и одного. Когда я позвонил и сказал, что мне нужно, лишних вопросов он не задавал и даже не удивился. А впрочем, может, и удивился, но не подал виду. Наверное, позже он все поймет… да нет, не "наверное", а наверняка поймет. Но — не предаст. В этом я уверен был абсолютно.

Он разинул рот, когда увидел меня с корзинкой и ее наполнителем. Предложил оставить щенка, а после забрать.

Я отказался, пояснив, что должен улететь этой же ночью и лучше нам больше не встречаться. Он не настаивал. Поговорив минут пять, мы разошлись.

И вот сейчас мой "подарок" мирно дремал в корзине, которая стояла на полу… Слушайте, но как же его назвать?

В принципе, когда раньше меня посещала мысль завести собаку, я (хотя и считается, что называть животных человеческими именами — моветон) предполагал, что имя у него (разумеется, возьму кобеля, а не суку) будет Джон, или Пол, или Ринго, — бедняга Джордж1 отпадал из-за языколомного "рдж". И вот у меня есть собака, кобель…

Я взял приставленный к стене старомодный коричневый тубус и с негромким "поком" открыл его. Глянул в окно.

По бульвару, разделяющему два дома, медленно прогуливались люди: молодые мамаши и бабушки не многим старше с колясками, подростки с собаками самых разных пород и размеров (скоро и мы будем так!). Скамейки облюбовали пенсионеры обоих полов — нетрудно представить, что за разговоры там: кроют почем зря всех и вся и правильно делают.

Однако довольно пейзажей и лирики. Иначе скоро станет слишком темно. Я разложил на бетонном полу газету и принялся аккуратно извлекать из тубуса его содержимое — увы, отнюдь не дипломные и курсовые проекты, а нечто совсем иное.

Сначала я достал маленький, но очень мощный телескопический прицел, потом глушитель, подкосы приклада, спусковой крючок и прямо-таки даже изящный плечевой упор. Последним на газету лег ствол с рабочим механизмом.

Я внимательно изучил все детали винтовки — никаких клейм и опознавательных знаков. Да и судя по некоторым другим признакам — самопал, но дьявольски здорово сделанный. Все же народ наш удивительно талантлив!

Отодвинувшись чуть назад, я тщательно собрал винтовку и взвесил в руке: нормально, в самый раз. В конце установил и отрегулировал прицел и привернул глушитель. Распахнув рамы и еще немного отступив в глубь будки, прицелился в то самое окно…

Теперь оно было рядом. Точно на ладони. За стеклами мелькали какие-то тени — интересно, одних хозяев или еще и каких-нибудь гостей тоже?

Я положил винтовку и осторожно вытряс из тубуса обойму с патронами, но заряжать сразу не стал, сперва попробовал, извиняюсь за тавтологию, на спуск спусковой крючок. Щелкнул раз пять — вроде порядок. И вот наконец последнее: достав из "дипломата" телефон, снова уселся рядом с окном на старый деревянный ящик из-под бутылок и набрал номер.

Занято.

Закурил, уже с некоторым беспокойством поглядывая на часы и на небо. Через пару минут бросил окурок и позвонил опять.

Есть! Попал!

Три длинных гудка — и…

— Слушаю.

А у меня в горле внезапно точно встала противная тугая перегородка. Я откашлялся в сторону и как мог непринужденно сказал:

— Привет. Это я.

По-моему, он удивился. Потому что некоторое время молчал. Наконец отозвался:

— Аг-га… привет. Ты где?

— Да здесь, — простодушно сообщил я. — У вас на вокзале, проездом.

Это он переваривал еще секунд десять. А может, и не переваривал, а давал уже кому-то указание ехать на вокзал. А может, и не давал.

— Ну и… как там у тебя? — вроде бы равнодушно поинтересовался он.

Я улыбнулся:

— Да всё путем.

— А кто… Серого… узнал?

— Не узнал, — вздохнул я. — Но понимаешь, тут такое дело… — Малость помялся и: — Послушай, вы часом, тогда с ним в Афгане… ну, когда я из Кандагара в последний раз улетел…

— И что? — Я почти зримо видел, как сжались его челюсти. Пожал плечами:

— Ничего, но, понимаешь, я здесь случайно напоролся на одну хреновщину… Похоже, именно из-за нее кто-то из местных Серого и пришил…

— Тише! — перебил он. — Алмаз?

Я перешел на сценический шепот:

— Да вроде. Но только, слышь, странный какой-то. Там у него внутри…

— Заткнись! — цыкнул он. — Сейчас приеду, жди. Твой паровоз во сколько?

— Без пятнадцати одиннадцать, — сказал я. — А где встретимся?

— Под главными часами. — Он помолчал и спросил: — Это… ну, а у тебя там в натуре всё гладко прошло?

Я кивнул:

— Конечно.

— И… с ребятами расплатился?

Я сглотнул слюну.

— Ага… до копеечки.

По-моему, он насторожился, однако я поспешил закруглиться.

— Слушай, Бригадир, у меня щас труба сядет. Ты когда подскочишь?

Голос холодный, тон ледяной:

— Через двадцать минут.

— Всё, жду.

Но он уже бросил свою: пик-пик-пик…

Через пять минут, в определенном смысле рискуя насторожить абонента, я позвонил опять.