И, по-видимому, за всей этой жутью стоит не одно конкретное лицо, а несколько, и все они, вольно или невольно, действуя каждый ради своей личной выгоды, стали соавторами всего этого кошмара.

Да, заварил кашу Серый. Тем, что привез алмаз в город, и тем, что не сумел как следует держать язык за зубами. А дальше — пошло-поехало. К охоте за "доисторическим" бриллиантом подключились Паук и не знакомый еще мне Бизон — два столпа здешнего "высшего общества". Правда, Паук, по всему, на каком-то отрезке пути решил остановиться — либо кишка оказалась тонка, либо благоразумие взяло верх, — однако не захотели останавливаться некоторые из его подчиненных. Да и кстати, себя я тоже вовсе не исключал из данного поганого списка: я же тоже охочусь теперь за камнем, хотя начинал-то с, казалось бы, благородного дела мщения за погибшего друга. И — трупы посыпались со всех сторон как из ведра изобилия…

Но не только нами тремя ограничивался этот список. Не только…

Ладно, угрюмо сказал я сам себе и спустился вниз, не забыв смазать следы на пыли и тщательно протереть ручку люка. Ладно, вали, Гаврила, покуда не прищучили.

Захлопнув входную дверь и заперев калитку, я направился к машине. Уже почти совсем стемнело, и следовало спешить.

Сев за руль, я включил зажигание и поехал, то и дело поглядывая на часы и размышляя о том, что уж коли у преступников имеются милицейские печати, то наверное, стоит когда-нибудь обзавестись ими и мне.

При въезде в город "вышел на связь", а потом повернул к дому Маргариты. За Жорой.

Машину я подогнал почти вплотную к крыльцу, как уже делал однажды, а сам поднялся в спальню Маргариты, окна которой выходили, к счастью, не во двор, а на противоположную сторону.

Она встала из кресла, придвинутого к включенному телевизору, и раскрыла мне навстречу свои объятия:

— Господи, ну наконец-то! (Гм, вроде не похоже, что только что примчалась с "задания".)

Я вежливо отстранился:

— Подожди.

Ее глаза широко открылись:

— Что такое?!

— Ничего. Понимаешь, мне снова нужно уехать. Но ненадолго, и это последний раз.

Маргарита горько усмехнулась:

— Ну еще бы не последний! Ведь завтра ты уедешь навсегда.

— Ладно, обо всем этом мы еще поговорим. Где у тебя ключ от спальни?

— Какой спальни? — не поняла она.

— Твоей. Видишь ли, мне сейчас очень нужно поговорить с одним человеком. Он ждет в машине. Но я не хочу, чтобы вы, даже случайно, увиделись. Нельзя. Это опасно. И я закрою тебя в спальне, а потом открою, когда он уйдет. Хорошо?

Она бесстрастно пожала плечами и достала из кармана халата ключ:

— Как тебе угодно.

…Засунув Жору, который начал уже, простите, пованивать, в машину и замаскировав его куском брезента, я вернулся и отпер Маргариту. Вошел в спальню, кашлянул.

Она не обернулась и даже не соблаговолила отвести взгляд от экрана телевизора:

— Положи ключ на тумбочку.

Положил и ушел.

А теперь — лирический пейзаж…

Ночь.

Звезды на небе.

Ослепительно-яркие южные звезды на омерзительно черном южном же небе.

Треск цикад в кустах и траве и голубые блуждающие точки светляков, как микроскопические "огни святого Эльма".

Дорога.

Деревья слева и справа.

Две машины.

Ночь…

Возле "Мазды" трое обыскивают двоих.

Потом один подходит к "Мерседесу", склоняется над полуопущенным боковым стеклом, вполголоса говорит:

— Вроде чистые.

Человек на месте рядом с водительским удовлетворенно кивает:

— Хорошо. Давайте…

Его собеседник возвращается к первому автомобилю, толкает товарищей… И не успевают обысканные даже дёрнуться, как раздаются приглушенные выстрелы. Люди из первой машины падают на придорожную щебёнку. Ночь…

Однако почти тотчас звучат еще три выстрела, и убийцы как подкошенные валятся на бездыханные тела своих жертв. Теперь они тоже бездыханные. Теперь они тоже жертвы.

Звезды на небе…

В несколько прыжков, которым позавидовал бы гепард, я подскочил к черному "Мерседесу" и рванул на себя дверь, одновременно направляя ствол "магнума" тридцать второго калибра (маленький "глок" сегодня остался дома) в лоб ничего не понимающего "пассажира":

— Выходи!

Даже в почти полной тьме видно, как он бледнеет, а на лбу выступает испарина. Однако правая рука его лезет в карман…

Я изо всей мочи бью каблуком по этой руке, и она уже больше никуда не лезет, а бессильно обвисает словно перебитое птичье крыло.

— Выходи, — тихо повторяю я.

И он выходит…

Говорил он много.

Он очень много, сбивчиво, путанно и взволнованно говорил, но я его едва слушал: меня не интересовало практически ничего. Ни-че-го…

Он божился и клялся, что не убивал Серого, — то есть, что тот был убит совсем не по его приказу, — и я не возражал: я и без клятв верил ему.

Когда мой напарник отволок полуобезумевшего от страха всесильного местного "босса" за обочину, Бизон уже не просто побледнел, а посерел. Он в ужасе лепетал, что готов заплатить за свою жизнь какую угодно цену, обещал, что не будет мстить, — и пальцем не тронет ни меня, ни Маргариту — вообще больше никого на свете (ну прямо исправившийся Бармалей, которого отрыгнул Крокодил).

Я молчал. Потому что думал. О том, что добрался вот наконец до человека, которого продолжительное время считал главным звеном в, как я экспансивно выразился ранее, "поганой цепи", убившей моего лучшего друга.

Теперь я уже так не считал. Теперь я смотрел на белеющее в темноте дрожащее от испуга, покрытое холодным липким потом ожидания смерти холеное, с крупным псевдоримским носом лицо и в какой-то момент даже подумал: а может, и правда, оставить его в живых?..

Наконец я решил.

Решил не потому, что испытывал к нему ненависть. Нет-нет, в его обещания сделаться голубем мира я не верил ни секунды, но не это сыграло главную роль в моем решении. Не это…

Я посмотрел на напарника:

— У тебя есть что ему предъявить?

Тот равнодушно пожал плечами:

— Не, вообще второй раз вижу, хотя и слыхал, конечно, что за кадр.

В мятущихся глазах Бизона затеплился было огонек надежды, но…

Но я поинтересовался:

— Сделаешь его?

"Коллега" хмыкнул:

— Как скажешь. Сильно?

Я покачал головой:

— Ты не врубился. Сделаешь его совсем?

Казалось, на мгновенье мой "ведомый" заколебался, однако потом снова дёрнул плечом и хищно оскалился:

— Давай!

— На, — улыбнулся я. — Только уж по-нашему, по полной программе, ты понял?

…Он понял.

Он всё правильно понял и начал методично избивать пленника в духе самых лучших традиций. После первого же удара в голову Бизон упал, но он поднял его и далее уже придерживал левой рукой за ворот, продолжая наносить удары пока средней силы правой, — в лицо, в горло, в печень, в сердце и солнечное сплетение.

Думаю, Бизон отключился уже в первую минуту избиения, потому что кроме абстрактных хрипов и сдавленных стонов из его глотки не доносилось никаких звуков. Я же время от времени издавал одобрительные, подбадривающие возгласы, внимательно наблюдая за каждым движением своего компаньона.

Постепенно он вошел в раж: сломал несчастному нос, а еще через пару секунд раздался хруст ребра и тут же — треск ломающейся левой руки. Потом он отпустил Бизона, и тот окровавленным мешком рухнул на землю, однако мой напарник продолжал бить его уже ногами и вдруг… в какой-то миг склонился над неподвижным телом и — легкое, почти неуловимое движение руки и невнятный гортанный крик опьяненного вкусом и запахом крови берсерка…

После этого — секундная пауза, и все началось сначала, но мне было уже ясно, что пора завязывать.