— Ладно, — медленно, однако и почему-то уже не столь добросердечно отозвался он. — Давайте… сами…

— Даю, — кивнул я. — Даю-даю!

Жаль, очень жаль, что вы не видели его лица, когда он поднес блокнот к глазам. В целях соблюдения чистоты нравов я те свои художества здесь не цитирую, однако вообразите, какое впечатление произвели на паренька четыре строки (мелким почерком) отборнейшего мата в его адрес, да к тому же еще с финно-угорскими, семито-хамитскими, романо-германскими и еще один бог ведает какими, пардон, включениями.

Ежели вкратце — то сначала он покраснел, а потом побелел, и глаза его, минуту назад величаво-спокойные и снисходительные, вылезли из орбит, как у рака.

И он сказал. Совсем не снисходительно.

— Да ты, сука…

И всё. Потому что мало просто сказать: "Да ты, сука…" Надо сказать это правильно. А он, говоря "Да ты, сука…", совершил, как выражаются ученые-филологи, архигрубейшую ошибку — чуть-чуть наклонился вперед, и в тот же самый момент мой высокий и чистый лоб со всего размаху врезался в его крупный, почти древнеримский нос.

Я гуманист и пацифист, а потому столь человеконенавистническим приемом пользуюсь крайне редко, только уж в самых эксклюзивных случаях. Однако коли уж применяю этот прием, то объект приложения его валится как подкошенный.

Но представляете! — этот змей устоял. Нет, естественно, брызнула кровь, он, разумеется, пошатнулся, что-то там прохрипел и пролаял, но — устоял. И что, по-вашему, оставалось делать? Демонстрировать интеллигентность и гуманизм дальше?

Нет, слушайте, это было уже опасно для жизни, а потому я решил малость свернуть с тернистого пути мироносья. Без каких-то там выкрутасов мазнул этого гигантопитека пятерней по глазам, а потом двинул кулаком в висок.

Ну, теперь всё встало (а, вернее, легло) на свои места, и "Конан", даже не пикнув, рухнул в угол. Да еще столь удачно, что накрой рогожкой — и все будут думать, что это лежат, к примеру, мешки с сахаром либо какой другой мусор.

Вырвав из блокнота и сунув в карман свой опус, я, как лань, бросился к лестнице. Бежал и считал: первая ступенька… пятая… тринадцатая… двадцать четвертая… Стоп, машина! — и замер в растерянности: передо мной был еще один предбанник, как и внизу. Только в отличие от нижнего здесь в разные стороны расходились четыре разные двери.

Гм, это была уже не арифметика, а алгебра, точнее, геометрия. Я по очереди приник ухом к каждой, но ничего не услышал.

Однако мне помогли.

Кто? Я этого типа раньше не видел, он меня, надеюсь, тоже. А помог он не совсем традиционным способом — наставленным из-за чуть приоткрытой теперь первой слева двери маленьким пистолетиком.

— День добрый, — поклонился я, но этот не был столь вежлив, как громила внизу.

— Замри! — шикнул он. — Руки вперед, и без штучек, понял?

Я кротко кивнул:

— Конечно, понял. Чего же тут не понять?

Его дамский шпалер нервно подпрыгнул.

— Заткнись!

— Затыкаюсь, — покорно согласился я. Ствол, даже дамский, в руке психа — это довод.

Он же угрюмо сказал:

— Этот боров тебя пропустил?

— Какой боров? — вроде бы удивился я.

Он мотнул головой в сторону лестницы.

— Ах, этот… — Я удрученно вздохнул: — Да, этот пропустил.

По его худому лицу пробежала тень. И вдруг он широко распахнул дверь и, продолжая держать меня под прицелом, быстро-быстро попятился в глубь комнаты. Махнул пистолетом.

Я вошел следом и по собственной инициативе прикрыл дверь. После с любопытством огляделся вокруг. Да, обстановочка что надо — настоящий персидский ковер на полу, зуб даю, ручная работа, дубовая резная мебель, огромный кожаный диван, кресла, как троны, бар, заставленный самым разнообразным алкогольным и безалкогольным пойлом. Интересно, предложит выпить или нет?

— К стене и руки за голову! — резко скомандовал худой.

— Слушаюсь, синьор, — дурашливо кивнул я и шагнул к нему.

Он как козёл отпрыгнул к окну:

— Ты что?!

— Ничего. Хочу познакомиться поближе.

Губы его задрожали.

— Не двигайся! Учти, я не промахнусь!

— Да с такого расстояния и слепой не промахнется, — по-крестянски рассудительно заметил я. — Тоже мне Вильгельм Телль нашелся! — А сам продолжал приближаться. — Послушай, неужто и вправду начнешь палить? В центре города? Белым днем? А ковров не жалко? Прекрасные, между прочим, ковры. Представляешь, во что они сейчас превратятся? Кровь смывается жутко плохо…

Он едва ли не завизжал:

— Стой, сволочь! Стой!..

— Да стою же, — сказал я и сделал еще шаг. — Эй, а кстати, мой покойный приятель Серый…

Он побледнел:

— Ничего не знаю!

— Ты не знаешь человека, которого вы убили?! — удивился я. — Ну, дела-а…

— Не убивал я его! — хрипло проговорил он.

Миг — и в моей руке тоже был пистолет.

— А я и не утверждаю, что Серого пришил именно ты. Между прочим, понятия не имею, что ты за птица и какую ступеньку в феодальной лестнице вашей дешевой конторы занимаешь.

— Я не убивал! — как попугай повторил он.

— А кто убивал? Пушкин?

— Не знаю!

— Тогда дуэль! — Я отступил на шаг и артистично прицелился ему в голову.

— Но я правда не знаю… — пролепетал он.

— А такой адресок тебе, часом, не известен? — назвал я улицу, номер дома и квартиры, в которой побывал утром. — Любопытный адресок, любопытный…

На его матовом, точно оштукатуренном лбу заблестели капельки пота.

— Ты был там?!

— Естественно.

— И… что?

— Как всегда ничего особенного, — усмехнулся я. — Лишь парочка свежих трупов.

Он с трудом сглотнул комок в горле.

— Это… ты их?

Я покачал головой:

— Не будь идиотом, на хрен мне надо, я их и не знал совсем. Просто ищу одного неуловимого хлопца по имени Валентин, да что-то никак не могу отыскать. Колись: он ваш человек?

Секундная пауза.

— Н-наш.

— А я думал, Паука.

— Паук тоже так думал, — криво усмехнулся худой, но моментально опять помрачнел: — Как они умерли?

Я вздохнул:

— Погано. Особенно тот, что с вязальной спицей в печёнке. Я и не предполагал, что в вашем очаровательном захолустье имеются специалисты такого оригинального жанра.

Зрачки его сузились:

— Я тоже не предполагал.

— Слушай, — сказал я. — Конечно, покуда не обещаю зарыть топор войны, тем более что вы первые начали, но может, поболтаем спокойно? У меня к тебе есть парочка вопросов, и у тебя ко мне наверняка. — Кивнул в сторону кресел: — Убирай своего недоноска, присядем.

Мгновение он колебался. Затем сунул пистолетик в карман светлых брюк. Я тоже спрятал свой и первым уселся в кресло. Он вторым.

— Ты — босс? — неожиданно спросил я.

Он оторопел. Потом замотал башкой:

— Нет! Совсем нет!

— Но кое-что знаешь?

Осторожный жест.

— К о е — ч т о — естественно.

Я выдержал паузу и…

— Недавно мне довелось пару раз услышать о каком-то кольце. Только туманные фразы, ничего определенного. Но, кажется, здесь есть над чем подумать. Что скажешь?

Он холодно поджал губы.

— Ничего! Тут я не при делах, валяй дальше.

Я почесал затылок.

— Можно и дальше. На плече у Серого чем-то острым был сделан зигзагообразный надрез типа молнии или знака Зорро.

— Ну и что?

— А то, — веско проговорил я. — То, что это своего рода автограф, личное клеймо, знак качества. Есть орлы, которым нравится "расписываться" таким манером на своих самых авторитетных "клиентах", когда работа сделана. Это тебе ничего не напоминает?

И тут…

По-моему, он собрался что-то сказать, но взгляд его вдруг застыл на чем-то находящемся почти за моей спиной — а точнее, в районе двери (ох, за каким же я так неудачно сел!). Да, это было очень и очень плохо, однако давать сему факту более детальную оценку было уже некогда.

Выхватив пистолет, я мгновенно рухнул на пол и, скользнув чуть в сторону, нажал на курок. Нарисовавшийся в предыдущий момент в двери двухметровый сноб с расквашенной рожей и кольтом в вытянутых руках охнул: "третий глаз Шивы" с красным зрачком — украшение хотя и достаточно изысканное, но увы — смертельное.