Я забегал по комнате из угла в угол. Так-так-так… От возбуждения опять почувствовал голод. Прямо зверский, волчий голод и с воинственным кличем бросился на кухню. Там почистил картошку, нажарил огромную сковороду и намял все с теми же огурцами и помидорами. Потом снова вернулся на диван, прихватив по дороге какую-то книжку, но только вытянулся во весь рост, раздался звонок. Не телефонный. Этот звонок настойчиво сообщал, что кто-то стоит у калитки. И не просто стоит, а жаждет в нее войти.
…Ха! Сядьте, не то упадете. Я не упал лишь потому, что вовремя вцепился в дверной косяк. Ко мне в гости пожаловала, собственной персоной, кто бы вы думали?
Алла! Та самая! Медсестра при добром докторе Викторе Иваныче. С заботливыми руками и нежной попкой. Вот такие пироги! Правда, сейчас она была не в больничной униформе, а поллица закрывали огромные черные очки, но я ее сразу узнал. А она? Она меня, интересно, сразу?
Об этом я думал, шагая с суровым видом и непроницаемой физиономией навстречу сверхнеожиданной гостье. А еще… еще я думал: что это, чёрт побери? Невероятное совпадение или…
Алла меня узналла. (Это не ошибка, это нарочно.) Однако изумление ее было еще похлеще моего.
— Вы?.. — только и смогла проговорить она, когда мы оказались практически нос к носу.
— Вы?! — с пафосом делая круглые глаза, не остался в долгу я. — Но откуда, господи, откуда?! И что вам, родная, здесь нужно?
(Понимаю, что прозвучало это недостаточно вежливо, а точнее — достаточно невежливо, однако такой способ общения — простодушно-хамоватый (но не оскорбительный) — как правило, дает в подобных ситуациях более быстрый эффект, нежели притворные расшаркивания, ахи и охи, а также пошлые сентенции типа "не зря говорят — Земля круглая", "гора с горою не сходится, а человек с человеком сойдется" и т. д., и т. п. Мне не нужны были сейчас игры в правила хорошего тона. Мне нужно было знать, зачем эта мамзель оказалась здесь. Столь жесткая постановка вопроса, однако, вовсе не означала, что мне ее появление неприятно. Скорее даже наоборот. Слаб человек, ох, слаб!..)
Алла опешила. Или — притворилась, что опешила, но притворилась весьма квалифицированно.
— Что мне здесь нужно?.. — озадаченно протянула она.
Я кивнул:
— Да, что? — Калитку все еще не открывал — якобы забыл от удивления.
Но замешательство ее длилось недолго. Нет, разрази меня гром, а нынешняя молодежь вовсе не так тупа и глупа, как ее малюют, и вовсе не столь стеснительна в выражениях, как в их годы мы.
— А вы? — прищурила Алла желтовато-зеленые под очками глазки. — А вам-то какого здесь надо?
Теперь едва ли не растерялся я:
— Что значит — "какого"?! Что вы подразумеваете под этим словом, дитя Гиппократа?
Дитя фыркнуло:
— Выбирайте сами. На свой вкус. — И, независимо тряхнув головкой, так, что очки едва не слетели с чудненького носика, заявило: — Я, между прочим, пришла навестить подругу, а вот что тут делаете вы, контуженный наш, это еще надо выяснить.
Я виновато поднял руки:
— Не надо ничего выяснять, выясняли уже, приехал в гости.
— Я, кстати, тоже, — будто невзначай заметила Алла, и мне уже ничего не оставалось, как еще виноватее стукнуть себя по лбу:
— О, простите! — после чего щелкнул замком калитки и впустил девушку во двор. — Пожалуйста, входите!
Она вошла. И пошла. Прямиком к дому, а я двинул следом за Аллой, уверенно вышагивающей стройными ногами, разве что чуть обезображенными мини, по дорожке, вымощенной почти желтым кирпичом. Я покорно топал сзади, и, каюсь, было приятно сознавать, что место, откель эти самые ноги растут, мне знакомо хоть и капельку, да не понаслышке. Слушайте, прямо наважденье какое-то! В этом городе я знал всего трех женщин — и все три, как назло, вызывали во мне далеко не самые платонические устремления и чувства! Может, я глубоко порочный и развратный тип?.. А может, и не глубоко.
На крыльце сделал гостеприимный жест рукой в направлении открытой двери, и мы погрузились в относительно прохладное лоно "замка".
— Есть хотите? — галантно поинтересовался я. — Осталась картошка.
Картошку Алла не хотела. Мы продефилировали в "гостиную с гитарой" и расположились: я на привычном уже диване, она — в кресле.
Кошачьим броском закинув ногу на ногу, Алла достала из сумочки, которую положила на край стола, пачку "Мальборо" и зажигалку, а я слетал на кухню за пепельницей и вновь уселся на диван весь воплощенное почтение и внимание.
Впрочем, первый вопрос очаровательной медсестры оригинальностью не отличался. Я уже минут пять ждал, когда же она его наконец задаст.
— А где Рита? — проворковала Алла, грациозно выпустив наружу три струи ароматного дыма, — из чуть подкрашенного ротика и обеих тонких ноздрей разом.
Я со вздохом пожал плечами. Также обоими и также разом.
— Не знаю. Уехала на машине еще вчера и с тех пор не появлялась.
Алла удивленно подняла брови:
— Вот как? Вообще-то на нее не похоже. — И вдруг нахмурилась: — Но послушайте, а вы-то, в самом деле, здесь что делаете? Вам известно, что совсем недавно Рита похоронила мужа?
Я тоже нахмурился:
— Известно. Ее муж был другом моего детства. К нему-то я и приехал, да вот попал в переделку и в результате оказался в некоем известном вам учреждении. Но не ропщу, — поспешно заверил я. — Ведь иначе мы с вами никогда не встретились бы.
Она фыркнула:
— Полагаю, встретились бы, раз вы целились в этот дом. Просто я была бы избавлена от счастья делать вам уколы и подносить "судно". — Прищурилась и добавила: — Да и от ваших наглых выходок тоже.
Вспомнив проклятое "судно", я загрустил и сконфузился. Вы же понимаете, что ловеласничать с дамой, которая подставляла вам "утку", и психологически и морально гораздо сложнее, нежели с дамою, "утки" вам не подставлявшей.
Однако чуткая Алла сразу заметила мою грусть.
— Бросьте! Эти вещи не имеют для меня значения, я привыкла.
Но я-то, чёрт, не очень привык, а потому лишь униженно кивнул и пробормотал:
— С вашего позволения, тоже закурю…
Она позволила, и минуты две мы дымили молча. Все это время молодая и, по идее, наивная и малоопытная в серьезных житейских вопросах медицинская сестричка Алла очень пристально и очень странно смотрела на меня, и в глазах ее, кроме какого-то не вполне понятного мне пока, но отнюдь не "чисто женского" интереса, была еще и некая задумчивость, даже отрешенность.
Потом она точно встрепенулась. Затушила в пепельнице сигарету и вновь подняла на меня, уже совершенно другой, взгляд. И проговорила:
— Слушайте. В ночь, когда умер Сергей, Рита ночевала у меня. Так что можете быть откровенны.
Я кивнул:
— Обязательно. А откровенен в чем?
Алла неопределенно повела рукой:
— Ну-у… вообще… Я не видела ее с той самой ночи и просто хотела бы знать, как она держится, сильно ли переживает и что тут у вас еще за это время стряслось, если, конечно, стряслось.
Я снова кивнул:
— Да-да, Рита говорила, что ночевала тогда у подруги. Правда, мне и в голову прийти не могло, что эта подруга — вы. А держится она молодцом, хотя разумеется, и переживает. Что же касается остального… — И тут я прикусил язык. Понимаете, я вдруг оказался перед дилеммой. С одной стороны, никто не мешал мне просто сказать: "Нет-нет, дорогая Алла, всё у нас замечательно, ничего больше не стряслось, да и с какой стати? Живем себе помаленьку: пьем, едим, курим, ходим в туалет. Спим — врозь". Но с другой… А ну как, бросив сейчас наугад какую-нибудь мелкую кость, я узнаю нечто действительно важное? Да нет, не думаю, что эта очаровашка имеет отношение к смерти Серого, но вдруг она что и знает? Из того, что в конечном итоге привело бы меня к цели. Весьма покамест далекой и туманной цели…
Наверное, размышлял я об этом слишком долго, потому что в какой-то момент Алла чуть ли не презрительно усмехнулась:
