— Ничего не передумал! — буркнул я, чувствуя, что начинаю терять набранные в дебюте очки. И он, похоже, это почувствовал: угнездился на обшарпанном сиденье повальяжнее, а голос сделался более уверенным, если не сказать наглым.

Внезапно он остановил машину.

— Уже приехали? — удивился я, с любопытством оглядываясь по сторонам. Странно — вокруг одни пейзажи.

Он покачал головой:

— Еще не приехали… — Перегнулся к заднему сиденью и бросил мне на колени черную вязаную шапочку из тех, что в народе называют "петушками". — Надень. (Кстати, в народе их называют не только "петушками", и меня всегда занимал чисто филологический вопрос: какое название первичное, а какое — производное. Но это так, к слову.)

— Не понял… — Кулаки сжались. — Зачем еще?

Моя реакция от него не ускользнула: он больше не улыбался, не смеялся и кажется даже чуточку побледнел. Но тем не менее снова упрямо и мужественно повторил:

— Надень, и так, чтоб были закрыты глаза. Ты не должен видеть дорогу, по которой мы поедем дальше.

— Эге… — протянул я. — Слушай, мечта военкома, а это уже перебор!

Он не очень смело, но твердо проговорил:

— Как хочешь. Тогда поворачиваем обратно.

— И кто так сказал? — прищурился я.

— Зверёк.

Я прищурился еще сильнее:

— А что он за яйцо, этот Зверёк?

Парень явно чувствовал себя как на иголках, но старался держаться браво.

— Прикинь сам, — тихо сказал он. — Мы тебя не знаем и знать не хотим. Ты первый сунулся к Генке — выходит, ему и решать, что да как. Просто он кое-где начепушил децл и теперь залег на дно. И потом, мало ли, вдруг ты мент?

(Признаюсь, первым моим желанием было врезать ему, но это желание я сразу же пригасил: тогда всё насмарку. Второй мыслью было рвануть на груди рубаху под козырного: ты с кем, сука, падла, в натуре, базаришь!.. Однако и этот финт навряд ли привел бы к чему путному — я вовсе не собирался строить урку, да как следует и не сумел бы.)

— Нет, я не мент, — медленно проговорил я. — Но в чем-то ты прав. Вот только а ну как возьмешь да саданешь меня по башке, а?

Лысый опять покачал головой:

— Я тебя не знаю, и ты мне нигде не насолил. Нужен Зверёк — надевай шапку и едем дальше. Не нужен — заворачиваем и докачу хоть до дома.

— Ладно. — Я пожал плечами: выбора действительно не было, разве поломать его, а потом пусть показывает дорогу. Но там-то, в конце пути, мне все равно будет необходим провожатый… Интересно, а что этот Котовский подразумевает под словом "начепушил"? — Ладно, — повторил я и, быстро сняв очки, натянул на глаза шапочку. Кстати, зрения она, в общем-то, не лишала: сквозь вязку я вполне мог ориентироваться в пределах кабины и даже присечь, если он вдруг в самом деле возьмет да и надумает дать мне по балде. Но вот разглядеть дорогу было бесполезно.

И мы поехали дальше. Метров через двести мой лысый Вергилий, совершенно не маскируясь, свернул влево, на грунтовку, уходящую (и дурак бы догадался) в почти примыкавшие к побережью лесистые предгорья. А вот потом дорога начала петлять. Ехали мы долго — не менее получаса, хотя похоже, что где-то лысый "кружил". Наконец "Москвич" остановился, и он сказал:

— Конечная, раздевайся.

Мне не очень понравилась эта шутка, но я смолчал, пообещав себе при первом же удобном случае ее ему припомнить. Стянул проклятую шапочку, бросил назад и, опять нацепив очки, вылез из машины.

Мы находились в небольшой долине, окруженной со всех сторон холмами разной высоты и степени лесистости. Наверное, тут хорошо было бы снимать фильмы про индейцев. Или про партизан. Но здесь не было ни партизан, ни индейцев — прямо передо мной располагалось то, что с определенной натяжкой можно было бы назвать фермой: большой старый деревянный дом, какие-то сараи и навесы. Чуть дальше за домом стоял флигель без окон — очевидно, они смотрели в другую сторону, — на котором, как и всем остальном, лежала печать некоторой заброшенности и запустения. Но только некоторой. Как на законсервированном бандеровском схроне.

Громко хлопнула державшаяся чуть ли на проволоке дверца машины — это ко мне присоединился мой проводник. Я обернулся к нему:

— Ну и где же Зверёк?

Парень ткнул пальцем в сторону флигеля:

— Там.

Я удивился:

— Да неужели?! И что же он в этой развалюхе делает? Песни поет и книжки читает?

— Слушай, брось, а, — почти дружелюбно посоветовал лысый. — Ты ведь сам хотел с ним встретиться, так чего теперь корячишься. Коли хотел — иди.

И я пошел. Он — за мной следом. Мимо дома, на двери которого висел ржавый замок, мимо ветхого деревянного сортира и одного из сараев. Другие два стояли довольно далеко — метрах в ста пятидесяти и левее, почти возле самого леса.

Не дойдя шагов десяти до крыльца флигеля, я остановился. Лысый тоже. По-моему, сейчас он опять начал немного вибрировать.

Я сказал:

— Брат, а ты уверен, что за этой дверью меня не ждет никакой неприятный сюрприз?

Он вздохнул:

— Уверен. А вот тебя никак не пойму.

Я пожал плечами:

— Да нет, всё путем, только что-то подозрительно — неужели Генка специально из-за меня забрался в эту крысиную дыру? Не развеешь сомнения, брат?

— Да не специально, — презрительно скривил губы лысый. — Говорю же, ему отсидеться надо, всего и делов. — Однако глаза его бегали, а пальцы чуть-чуть дрожали.

— В городе, что ли, места не нашлось? — покачал головой я.

Лысый начал терять последние остатки терпения.

— Твою мать! Нашлось — не нашлось… Ты кто, ревизор? Он сам сюда захотел, понял?

Я кротко кивнул:

— Понял… — И вдруг левой рукой слегка, но и достаточно крепко сдавил ему горло.

— А-а-а… м-м-м… — заклокотал он своими гландами и альвеолами, но я тихо шепнул:

— Спокойно, не колотись, маленький шмон… — и быстренько обшарил все явные и тайные участки на его теле в поисках оружия.

Оружия не нашлось, и я отпустил его горло, получив от лысого взамен благодарности совершенно невообразимую смесь богохульств, мата и змеиного шипа.

— Ты… ты… ты!.. — мотая головой, рычал он, однако, внезапно поняв по моим глазам, что если не заткнется, все может повториться — заткнулся.

— Извини, — сказал я. — Это для твоего же блага. А ну как начал бы дёргаться у меня за спиной и я, подумав, что у тебя в гульфике пушка, сделал чего-нибудь не так? Теперь же я знаю: пушки нет.

Он молча рванул вперед и остановился у невысокого крыльца. Показал рукой на дверь:

— Валяй.

Я нахмурился:

— А ты?!

Прикусив губу, он негромко проговорил:

— Мне туда не нужно. И вообще, меня уже ждут в другом месте…

— А, слинять хочешь? Ёлки-палки, какие мы, оказывается, незаменимые! Его, видите ли, ждут в другом месте… Пойдешь со мной, — грозно рявкнул я.

— Нет…

— Да. И первым, чтоб никаких сюрпризов. Признаюсь: сначала ты показался мне дурачком. Но ты вовсе не дурачок, ты очень сообразительный. Так вот, надеюсь, у тебя достанет сообразительности смекнуть: либо ты идешь, либо падаешь…

Он посмотрел на меня таким взглядом, что я вдруг опомнился — что я делаю, брать его с собой в дом нельзя ни в коем случае! — и, притворившись, что внезапно передумал:

— Ну ладно, — сказал миролюбиво. — Не хочешь, как хочешь. Повернись-ка.

Его кадык судорожно задёргался.

— Не надо!

— Надо, — нахмурился я и доверительно добавил: — Иначе, сынок, будет еще хуже… — А когда он свалился на траву, подумал, что теперь-то по крайней мере никто не будет угрожать мне с тыла.

Я осторожно поднялся по ступенькам крылечка и приоткрыл дверь. За нею лежал небольшой темный коридор, который заканчивался еще одной дверью. Мысленно перекрестившись, резко распахнул ее и… замер на пороге…

Чёрт, не знаю, что ожидал узреть — какой-нибудь притон, хазу, малину, в общем, типичное бандитское логово, — но то, что предстало перед моими глазами, было таким неожиданно мирным, будничным и домашним, что я растерялся. Этот Неуловимый Джо, этот быстроногий осёл Генка Зверев сидел как ангелочек за стареньким, накрытым скатеркой столом и… пил из пакета кефир вприкуску с баранками. Выражение лица его было ясным и милым.