Глядя на Горбатюка сердитыми глазами, словно он был виноват во всех здешних неполадках, Настенька высказывала свои претензии к председателю колхоза, к районному и областному отделам культурно-просветительных учреждений, к областному Дому народного творчества. Председатель колхоза никуда не годился, так как не хотел дать денег на новые занавески в клуб и до сих пор не сделал стеллажи для библиотеки. Работники районного и областного отделов не умеют работать, иначе они всегда положительно разрешали бы все вопросы, беспокоящие Настеньку. «Вот пианино в районе продавали — как раз бы для нашего клуба. Так вы думаете, дали денег? И в областном отделе не дали! „Вам в этом году не запланировано“, — говорят. А мне что до того, запланировано или нет? Мне пианино нужно!» Областной Дом народного творчества за весь год раз только прислал инструктора. По твердому же Настиному убеждению, в ее клуб должны были наведываться еженедельно, ну, в худшем случае — раз в месяц…

— Репертуара нет, — загибая пальцы и все больше хмурясь, жаловалась она, — грима нет, декораций хороших нет… Ничего нет!

Недовольна была девушка и своей публикой.

— Как неделя, так и новую постановку подавай им. Знать не хотят того, что мы ведь не артисты, чтобы только о спектаклях думать. Да и где я им каждую неделю новую пьесу достану? Репертуара нет…

И сама она очень плохой заведующий клубом — сделала Настенька неожиданный вывод. Ничего у нее не клеится, никто ее не слушает. Она каждый раз, когда бывает в районном отделе, пишет заявление, чтоб ее уволили, а там и слышать не хотят.

«В самом деле, потешная девушка! — смотрит Яков на сердитое Настенькино лицо. — И несчастные, верно, те начальники, которым приходится иметь с ней дело!» — уже совсем весело подумал он.

— А скажите, пожалуйста, клуб ваш давно построен? — вспомнив беглый рассказ инструктора районного отдела, спрашивает Горбатюк.

— В прошлом году. А тот сгорел.

— Как это сгорел?

— Бандеры сожгли, — коротко отвечает девушка. — За пьесу.

Яков молчит, ожидая продолжения рассказа, но Настенька, видимо, решила, что сказала все. Тогда ему снова пришлось расспрашивать.

— Да как было? — с явной неохотой заговорила она. — В позапрошлом году подготовили мы пьесу Петра Козланюка. О националистах. Ну, они и проведали. Записки подбрасывали, что перебьют нас всех, если только пьесу поставим. А когда должен был состояться первый спектакль, они и подожгли клуб…

— Так и не удалось вам поставить пьесу?

— Почему же? — удивленно взглянула на Горбатюка Настенька. — Мы ее на следующий день в овине играли. Только тогда уже парни наши стерегли… Потом по другим селам с этой пьесой ездили. Весь район объездили.

Яков с уважением посмотрел на нее.

— Беда нам с этой пьесой была, — прибавила Настенька и снова умолкла.

— Какая беда?

— Андрея чуть не убили. Он вожака бандитского играл. Так когда его из ямы вытаскивали, Максим его по голове прикладом стукнул. Водой отливали потом.

Яков засмеялся. Девушка посмотрела на него и тоже слегка улыбнулась. И будто на мгновенье поднялся занавес, а из-за него выглянуло хорошее, милое лицо…

— У вас сегодня вечером будет что-нибудь? — поинтересовался Яков.

— У нас каждый вечер бывает, — в тон ему ответила Настенька. Немного подумала и уже сама прибавила: — Лекция будет, о международном положении. Директор школы прочтет. А потом — спектакль. Скоро драмкружковцы сходиться начнут.

— Ну, хорошо, Настенька, я побуду у вас на вечере, — поднялся со скамьи Горбатюк. — А вы мне еще библиотеку покажите.

— Вот и библиотекарши нам до сих пор не дали, — жаловалась Настенька, отпирая дверь в библиотеку. — Сама книги выдаю. Раньше еще ничего было, а теперь — ведь все читают! Тому то дай, тому это, да еще и объясни, почему так написано. А у меня что, сто голов на плечах? Посадить бы сюда тех начальников — узнали б они, как клуб без библиотекаря планировать!..

В библиотеке было так же чисто, как и в клубном зале. Небольшую комнату перегораживал невысокий барьер. По одну сторону его стояли шкафы с книгами, а по другую — квадратные столики с газетами и журналами. На стенах висели портреты писателей и два небольших, написанных на вырванной из ученических тетрадей бумаге, лозунга.

— Книг нам тоже мало присылают. «Поднятую целину» один экземпляр только прислали, зачитали уже до дыр…

— Мы обо всем напишем, — утешил ее Яков. — Дадим статью за вашей подписью.

— Давайте, — согласилась Настенька. — Только вы их там побольше поругайте… Ох, и не любят же они критики! Один раз совсем не хотели мне слово дать. Так я с места говорить начала, должны были уступить… Теперь, хоть и не собираюсь выступать, все равно слово дают, — улыбнулась она.

Вскоре из зала донесся шум и топот многих ног. Настенька сразу же поднялась и, попросив у Горбатюка извинения, вышла, прикрыв за собою дверь. За дверью послышались голоса, потом все стихло — видно, драмкружковцы узнали, кто сидит в библиотеке.

В ярко освещенное помещение клуба набилось полно людей. Взрослые и детвора, которая контрабандой пробралась в зал и теперь разместилась на полу возле сцены, молодежь и пожилые люди — все нетерпеливо посматривали на сцену, где что-то гремело, стучало и раздавались сердитые, взволнованные возгласы.

Яков уже видел пьесу несколько раз в исполнении лучших артистов Украины, но ему очень хотелось посмотреть ее сейчас. И не только потому, что он любил эту пьесу, не потому, что ожидал от кружковцев какой-то особенной игры, а потому, что в этом спектакле должны были играть Настенька и все эти парни и девушки, с которыми он успел познакомиться, находясь за кулисами во время доклада.

Наконец на сцене все стихло. Раздвинулся занавес, вышла Настенька и объявила, что сейчас будет представлена пьеса Александра Корнейчука «В степях Украины». Радостный гул прокатился по залу. Девушку проводили аплодисментами. Особенно усердно аплодировали ей самые младшие зрители, одетые в отцовские пиджаки и картузы, каждый раз сползавшие им на нос.

За кулисами ударили в большой артиллерийский патрон, заменявший здесь гонг, и спектакль начался.

Уже после первых реплик Якову пришлось пожалеть, что он сел впереди. Драмкружковцы, выходя на сцену, сразу же замечали его, и он гипнотизировал их своим присутствием, как удав. Слова пьесы они произносили, глядя прямо на Горбатюка, словно обращались непосредственно к нему.

— Гражданин, ваша фамилия? — строго спросил у Якова старший милиционер Редька — высокий широкоплечий парень, которому для большей солидности прицепили усы. Усы эти то и дело отклеивались, и парень, поворачиваясь спиной к зрителям, изо всех сил прижимал их к верхней губе.

— Да ты что, угорел, очумел, спятил? — набросился на Горбатюка Чеснок. — Разве ты не знаешь, кто я такой?

— Параска, выноси-ка мой пиджак, — приказал Якову Галушка, сидевший у себя во дворе с обвязанной полотенцем головой.

— Чтоб у тебя на пупе чирей выскочил! — пожелала Горбатюку Параска в ответ на реплику жены Чеснока.

Якову было смешно и неловко. В добавление ко всему зрители, сидевшие рядом, с каждой такой репликой, как по команде, поворачивали головы и смотрели на него.

Только Настенька, выступавшая в роли Катерины, Галиной подруги, не обратила на Якова никакого внимания. Она сердито проговорила слова своей роли, но именно потому, что Катерина по ходу спектакля должна была быть сердитой, решительной девушкой, игра ее произвела большое впечатление.

В антракте Яков не пошел за кулисы, а вышел с директором школы на улицу покурить. Возле клуба, в ярких полосах света, лившегося из окон, стояли подводы; выпряженные кони спокойно хрустели сеном.

— Это — из соседних сел. На каждый спектакль приезжают, — с гордостью объяснил директор. И тут же прибавил: — Мы, конечно, не областной театр, даже не районный. «Ромео и Джульетту» не потянем, но в меру скромных сил кое-что делаем.