— Совершенно ясно, профессор. Вы правы на сто процентов! Так что же я должен делать?

Надо, чтобы Зия не догадался, что план действий разработан заранее, и Башир Бадирбейли молчал, притворяясь, что размышляет.

— Ты должен сегодня на заседании ученого совета встать и рассказать все, что тебе известно об отношениях Шамсизаде с этой… девочкой. Моральный облик нашей интеллигенции должен быть безукоризненным! Поведение Шамсизаде пачкает не только семью Сохраба Гюнашли, но и всех нас…

— Можете не сомневаться, профессор, я и сам об этом думал! У меня есть письмо, что написала Мархамат-ханум членам ученого совета. Она поручила мне огласить…

— Великолепно! — Бадирбейли усмехнулся. — Мархаматханум — женщина, но ее мужеству могут позавидовать мужчины!

Они расстались друзьями. Зия долго глядел вслед удаляющемуся профессору, довольно потирая руки. Обрести столь высокого покровителя большая удача! Уж теперь-то он выполнит поручение Мархамат-ханум, уничтожит Шамсизаде, и она по заслугам оценит его старания. Былое расположение тетушки будет возвращено!

Заседание ученого совета было назначено на двенадцать часов. Вугар проснулся поздно. Если бы мама Джаннат так настойчиво не будила его, он, наверное, проспал бы целый день, — предыдущая бессонная ночь, напряженная работа, волнения вчерашнего дня вконец вымотали силы.

Он спешил. До начала заседания у него было много дел. Прежде всего надо встретиться с Гюнашли и доложить о положительных выводах, полученных после дополнительной проверки. На всякий случай необходимо подготовить текст выступления, а для этого сделать кое-какие выписки из тетрадей, куда занесены наблюдения последних опытов. «Арзу…» — вдруг подумал он и сморщился, как от резкой боли. Как недопустимо позорно вел он себя!..

Выйдя из дома, Вугар хотел позвонить ей и попросить прощения. Но времени оставалось мало. Впрочем, времени, конечно, хватило бы. Но что скажешь по телефону? Да и не станет она с ним разговаривать! «Кончится ученый совет, я поеду к ним. Попрошу помощи у Ширинбаджи, иначе не помириться», — решил Вугар.

Когда он подошел к профессорскому кабинету, Гюнашли уже запирал дверь.

— Идем, идем, члены совета собираются, — сказал Гюнашли, опуская ключ в карман и беря Вугара под руку. — Почему так поздно? Я ждал тебя…

Вугар растерялся, покраснел.

— Простите, профессор, проспал…

Гюнашли улыбнулся:

— Что ж, бывает! — И, ласково поглядев на Вугара, добавил: — Что-то ты мне сегодня не нравишься! Бледный, взволнованный. На арене борьбы человек должен быть бодрым, уверенным и решительным. В спешке, наверное, даже чая не выпил? Спустись-ка в буфет. Время есть! Приди немного в себя. Поговорим в зале заседаний.

Раньше всех на заседание ученого совета явился Бадирбейли. Он занял место в первом ряду и, закинув ногу на ногу, восседал важный, горделиво оглядывая зал. Казалось, он помолодел в предвкушении победы. Обычно хмурый, резкий, сегодня Башир весело и приветливо здоровался со всеми, пожимал руки, вмешивался в разговоры, подчас не имевшие к нему никакого отношения. Вдруг ни с того ни с сего разражался громким хохотом. Одни поглядывали на него с недоумением, не понимая, чем вызвано не в меру веселое расположение духа, другие посмеивались, понимая, что Башир старается выглядеть веселым назло Сохрабу Гюнашли и его сторонникам. Впрочем, Башир и не пытался этого скрывать. Раньше он хоть еле заметно, но кивал головой в ответ на приветствие Гюнашли, а сегодня, едва тот вошел в зал, Башир демонстративно повернулся к нему спиной и нарочито громко заговорил с соседом, расхохотавшись без всякого к тому повода.

Заседание несколько задерживалось, и Башир Бадирбейли от нетерпения не находил себе места. Наконец члены совета собрались, и председатель объявил заседание открытым.

Едва заведующий проектным отделом закончил краткое сообщение о работе Шамсизаде, в воздухе взвилась рука Башира Бадирбейли. Он просил слова.

— Я целиком разделяю мнение проектного отдела! — быстро заговорил он. — Многие из присутствующих хорошо помнят, что я неоднократно высказывал отрицательное отношение к этому «изобретению». Опекун Шамсизаде, — я позволяю себе так называть научного руководителя, потому что профессор Гюнашли заботится о Шамсизаде куда больше, чем это долженствует научному руководителю…

— Что ж тут плохого, Башир Османович? — улыбнулся председатель ученого совета. — Такое, как вы выражаетесь, опекунство, достойно поощрения. Было бы весьма желательным, чтобы все наши старейшие ученые так заботились о своих учениках.

Бадирбейли насупился. Как посмели его прервать! Не успел он ответить, директор института поддержал председателя:

— Я тоже считаю: помогать молодежи — долг каждого из нас. Практика показывает: чем доверительнее отношения между профессором и аспирантом, тем больше пользы для дела. Молодежь нуждается в добром к себе отношении.

Бадирбейли не посмел возражать директору.

— Конечно, объективное покровительство — прекрасное дело! Но опека опеке рознь! Впрочем, об этом я скажу в конце выступления, а сейчас разрешите о главном…

— Пожалуйста, профессор, мы слушаем.

Бадирбейли выпрямился. Куда девалась старость, он словно забыл о ней!

— Несколько месяцев назад, когда Сохраб Мургузович поставил вопрос о выделении для Шамсизаде специальной лаборатории и создании для его работы особых условий, я высказывал свое мнение. Говорил, что работа Шамсизаде недостаточно научно-технически обоснована и потому из его затеи ровным счетом ничего не может выйти! Не следовало вводить аспиранта в заблуждение и заставлять попусту тратить время. Выбрал бы другую тему. Но… меня не послушались!

Бадирбейли на минуту умолк, оглядел зал, ища сторонников, еще выпрямился и, подергивая плечами, сказал:

— Я категорически требую, чтобы в институте были выработаны строгие правила порядка защиты диссертаций. Пора положить конец самоуправству и беззаконию, нельзя использовать институт и его средства для достижения личных целей. Работа коллектива должна строиться на деловых началах.

— Ваши обвинения очень серьезны, Башир Османович, — прервал его директор. — Потому, может быть, вы будете более конкретны и на примерах докажете то, что пока вы утверждаете голословно? В чем видите вы отсутствие деловой атмосферы в нашем коллективе?

Лицо Бадирбейли быстро менялось, подхалимаж боролся с надменностью.

— Вы неправильно поняли меня, товарищ Алиев, я не говорю обо всем институте в целом, я имею в виду наш отдел. — Плечи его задергались, глаза тревожно пробежали по залу. Выпятив вперед подбородок, он продолжал: — Речь идет о профессоре Гюнашли и методах его работы. Мы обязаны сделать все, чтобы соблюдались прежде всего интересы государства. В планах должны значиться темы и научные работы, рентабельные экономически. Туманные гипотезы, «проблемы», писанные вилами по воде, чужды советской науке и могут нанести ей только вред! Наша обязанность — воспитывать молодежь. Они, лишь переступившие порог науки, должны правильно понимать свои задачи. Может ли юнец, у которого кости не окрепли, стремиться решать сложнейшие проблемы?

— Вы неправы, Башир Османович! Это свяжет молодых ученых, ограничит их возможности, лишит инициативы…

Бадирбейли медленно повернул голову в ту сторону, откуда раздался голос, и, краем глаза взглянув на неожиданного оппонента, решительно возразил:

— Вам должно быть известно, что понятие «индивидуум» приняло в нашем обществе иное значение. Индивидуальный труд не может существовать без коллектива. А коллективный труд в свою очередь складывается из труда отдельных индивидуумов.

— Твои суждения, Башир, изрядно попахивают консерватизмом. Химические науки нельзя ограничивать требованиями сегодняшнего дня! А твое выступление призывает именно к этому.

Башир рассвирепел. Обвинить его, Башира Бадирбейли, в консерватизме?! Он обернулся и увидел профессора Муршида Гамзаева. Еще один давний враг!