Нарын душили слезы. Но она снова справилась с ними, и Вугар опять ничего не заметил. Она сдержанно спросила:
— А ваша любимая знает о тех разговорах?
— Конечно! Если вам интересно, вот… — Не договорив, он сунул руку во внутренний карман пиджака и достал письмо Арзу. — Прочтите — и все поймете.
— Письмо?
— Да, это она писала, когда я был в деревне.
— Не надо! Нельзя читать чужие письма.
Но Вугар настаивал:
— Теперь ты не чужой человек! — с жаром говорил он, переходя на «ты» и желая этим подчеркнуть свою сердечность. — Ты моя сестра, а у брата не может быть от сестры никаких тайн.
Нарын упрямо качала головой, но Вугар силой сунул ей письмо:
— Прошу, прочти, посоветуй!
Что было делать? Дрожащими от волнения руками Нарын развернула письмо, разгладила его. Слезы снова застлали глаза, и некоторое время она ничего не различала. Читать любовное письмо к человеку, которого сама любишь, какое мучение! Вугар, увидев искаженное страданием лицо Нарын, только сейчас понял, что он наделал, и мысленно обругал себя: «Что за идиотство, как мне могло прийти такое в голову!»
Первую страницу Нарын читала долго, но уже на второй чужое горе заслонило ее собственные душевные страдания, и она быстрым взглядом пробежала тесные строчки.
— Любит! — в волнении прошептала Нарын и, задержав дыхание, твердо спросила: — Вы ответили ей?
— Нет, — смутился Вугар.
— Бедняжка… — Нарын сочувственно вздохнула, голос ее звенел, как оборванная струна: — Она ждет, мучается, душа, верно, изболелась, а вы… Она долго молчала. Но вот снова раздался ее печальный голос: — Все вы, мужчины, из одного теста слеплены. И хорошие и плохие рождаетесь эгоистами. Что вам за дело до нас, женщин, что вам наши страдания?..
Вугар глядел на нее с восхищением, снова и снова удивляясь благородству и богатству ее души. А ведь с первого взгляда Нарын и правда могла показаться легкомысленной.
— Сейчас же, едва сойдете с автобуса, идите и просите у нее прощенья! Слышите, обязательно просите прощенья! — настойчиво и требовательно проговорила она, и слова ее прозвучали как приказ.
«Что это? Искреннее сострадание к чужому горю или фальшь в одеждах благородства?» Вугар так и остался в неведении…
Глава шестая
Шеренга телефонных будок напоминала строй инвалидов — у одного аппарата вырвана трубка, у другого поломан диск, у третьего в прорезь, куда бросают монеты, засунут старый потертый пятак. А там, где аппарат в порядке, ветер разгуливает по кабине, либо стекла чем-то прогневили неизвестного маленького озорника и он превратил их в осколки, либо дверь не закрывается.
Вугар рассердился. Ну что можно в таких условиях сказать любимой девушке?
Мысленно ругая хулиганов, а также блюстителей общественного порядка, Вугар обошел сквер, надеясь почему-то, что с противоположной стороны кабины должны быть в лучшем состоянии, там прохожих поменьше. Он устал, болели икры, горели подошвы, шутка ли — две трети дня он провел на ногах, ни часа не посидел спокойно. Но надежда на свидание с любимой заставляла его забывать об усталости. Сумерки спустились на город, надо было спешить, не то совсем стемнеет и тогда не заставишь Арзу выйти из дому.
Он прибавил шаг, и, когда уже подходил к центральной площадке сквера, кто-то окликнул его:
— Вугар, Вугар!
Кто это мог быть? Прежде всего он почему-то подумал о Зия Лалаеве. Надоедливость, нежелание считаться с чужим временем и обстоятельствами это в его характере. «А ну тебя к черту!» — махнул рукой Вугар. Но, сделав шаг-другой, задержался. Нет, этот хриплый и спокойный голос не походил на докучливое чириканье Зия Лалаева. Уж не Башир Бадирбейли ли это?
Он прибавил шаг, изменив направление. Там, впереди, тоже много телефонов-автоматов. Среди трех или пяти будок найдется хоть одна целая!
— Вугар, сынок! Куда торопишься? Задержись немного…
Вугар невольно остановился. Ласковый, сердечный голос совсем не походил на высокомерный и одновременно жеманный говор Башира Бадирбейли. Вугар вспомнил Мургуза Султан-оглы. Ведь старик каждый вечер приходил сюда, чтобы подышать свежим воздухом.
Странное спокойствие охватило Вугара, он обрадовался сам не зная чему. Между ним и стариком никогда не было особой дружбы, они пяти минут не сидели рядом, никогда не разговаривали по душам. Знакомство их произошло в тот далекий день, когда Вугар впервые пришел к Сохрабу Гюнашли, мельком виделись несколько раз в течение минувшего года, вот и все! Но почему-то каждый раз, увидев старика, Вугар вот так, как сейчас, радовался, будто видел очень близкого человека, кого-нибудь из самых почтенных и уважаемых стариков родного села, которых знал с детства. Конечно, к тому были свои причины. Молчаливый дома и так же, в молчании, бродивший по улицам, Мургуз Султан-оглы, встречая Вугара, всегда ласково улыбался, его умные печальные глаза приветливо смотрели на него.
Он медленно повернулся.
Под большой сосной с побуревшими длинными иглами сидел, заложив нога на ногу, Мургуз Султан-оглы. Подойдя поближе к старику, Вугар почтительно поздоровался.
— Давно я не видел тебя, — не выпуская руки Вугара, проговорил он. Присядь-ка, потолкуем…
Вугар послушно опустился на скамью. По лицу Султана-оглы он чувствовал, что тот хочет ему сказать что-то, и не отводил от старика обеспокоенного взгляда.
— Тебя, кажется, не было в городе? Ездил куда-то…
Нетерпение Вугара все возрастало. В этом вопросе Султана-оглы явно таился какой-то смысл.
— Вы правы, дедушка Мургуз, уезжал я…
Султан-оглы усмехнулся в усы:
— Как говорится, шапку на голову — и бежать?
— Да, дедушка Мургуз.
— Вот это другое дело! Правду сказать — достоинство сохранить. Мудрые люди говорили, что самое тяжкое преступление можно облегчить правдой.
Вугар внимательно глядел на Султана-оглы. За последние месяцы старик сильно сдал. Его удлиненные, чуть отвисшие уши стали сизыми, на желтоватом лице ни кровинки. Вугар встревожился, непроизвольно мелькнула мысль: «Старик доживает последние дни».
Переводя дух, Султан-оглы негромко продолжал:
— После вашего собрания Сохраб целую неделю пролежал в постели сердце пошаливает, — очень он нас напугал…
Лицо Вугара то бледнело, то заливалось краской. Эти слова старика, исполненные тревоги за сына, он воспринял как упрек в свой адрес. И он словно въявь увидел согбенную фигуру Гюнашли, который, с трудом волоча ноги, покинул зал заседаний. Разве мог честный человек выдержать бесстыдные речи! Вугар спросил взволнованно:
— А как сейчас себя чувствует профессор? В институте я его сегодня не видел.
— Хорошо, слава богу, боли быстро прошли. Но ведь сердце, как говорится, хрупкий стеклянный сосуд, дало трещину — не склеишь. Да и не впервые с ним такое…
Вугару была известна исполненная страданий жизнь его научного руководителя, страданий, не отраженных ни в одной анкете, ни в одном документе. Кое-что он узнал из уст самого Гюнашли, что-то рассказали ему свидетели тех нелегких дней.
Воцарилось молчание. Снова послышался охрипший, то ли от волнения, то ли еще от чего, голос Султана-оглы:
— Хорошо сделал, что приехал, Сохраб очень волновался за тебя.
Вугар не находил слов. Полный раскаяния, уставился он в землю, ожидая, что после такого вступления Султан-оглы начнет выговаривать ему за его поведение. Но ничего подобного не произошло. Султан-оглы спросил совсем о другом:
— Прости, я задержал тебя, ты, кажется, куда-то спешил?
Вугар с беспокойством посмотрел на часы. Время неумолимо летело. Почувствовав на своем лице внимательный взгляд старика, он взял себя в руки:
— Нет, нет ничего особенного…
Султан-оглы многозначительно взглянул на него и снова усмехнулся в усы:
— Я вижу, ты чем-то взволнован, не скрывай от меня…
Вугар смутился:
— Мне надо позвонить знакомым.
— Знакомым? — недоверчиво переспросил старик.
