Джовдат исподволь наблюдал за ним, ожидая, когда Вугар сам заговорит. Но он, погруженный в свои мысли, казалось, даже не замечал присутствия друга.

Пока шли по людной дороге, ведущей к школе, ни один из не проронил ни слова. Наконец, когда добрались до пустынной в этот час центральной улицы, терпение Джовдата истощилось, он остановился и спросил:

— Ну скажи, доволен ты встречей?

— Доволен?! Это не то слово, Джовдат!..

Слава аллаху! — Джовдат, подражая старикам, воздел pуки к небу и провел ладонью по лицу. — Счастлив слышать такое из твоих уст! Не то боялся — вдруг не понравится и ты станешь бранить меня за то, что потащил тебя в школу…

— Не бранить, а расцеловать тебя хочется, Джовдат. Ты совершил благое дело! Я и представить не мог, что оживут чувства и мысли, которые, казалось, навсегда угасли, что эта беседа поднимет меня в своих собственных глазах!

— А ведь не хотел идти, кокетничал, — с доброй иронией упрекнул Джовдат.

— Нет, Джовдат, это не кокетство, это был страх, стыд…

— У стыдливого дети не рождаются…

— Верная поговорка! Но ведь против самого себя не пойдешь. Трудно.

— Трудно бывает слабым, а тебя слабым не назовешь. Язык не повернется.

— Есть и еще причина. Очень серьезная.

В голосе Вугара снова зазвучало уныние. Джовдат быстро взглянул на него и удивился: куда девались бодрость и веселье, за минуту до этого светившиеся в его глазах.

— Что с тобой? Чем ты опять расстроен? — спросил Джовдат, толкая Вугара в бок. — Говорят, похвала портит человека. А мне кажется, наоборот, похвала нужна людям как воздух. Она придает уверенность, вливает новые силы.

— Твоя мысль не нова, — согласился Вугар. — Объективная похвала полезна. Жан-Жак Руссо утверждал, что похвалой можно испортить лишь того, кто падок на лесть. Однако настроение мое изменилось к лучшему не потому, что я услышал от учителей добрые слова в свой адрес. Просто я убедился, что путь, избранный мною в науке, правильный, что моя работа может принести пользу людям. Рассеялись сомнения и колебания, сбивавшие меня с толку. Вот за это я бесконечно благодарен и моим учителям, и тебе… Я теперь многим обязан всем вам!

— Прийти на помощь человеку, утвердить веру в самого себя — долг каждого.

— Если бы мы всегда умели вовремя поддержать друг друга, право, многие дела творились бы куда быстрее и успешнее.

Вугар долго молчал, морщины проступили на высоком лбу. Джовдат, сам того не желая, разбередил его рану. Ему снова вспомнилось заседание ученого совета, опять возникла перед ним раскрасневшаяся физиономия Мархамат-ханум и надменная фигура Башира Бадирбейли.

— Да, Джовдат, проблема честности, чистоты в поведении людей — одна из главных. Но жаль, что мы не в полную меру ею занимаемся. У нас еще немало людей с гнилыми убеждениями. Слабо мы пока с ними боремся, очень слабо.

— Слабо?! — воскликнул Джовдат. — Ты слишком мягко выражаешься… Сплошь и рядом мы закрываем глаза на дурные поступки, проходим мимо тех, кто порочит звание человека. Наш псевдогуманизм нередко играет на руку преступникам, которым место на скамье подсудимых. А они при первом удобном случае нас же хватают за глотку…

Вугар задумчиво смотрел вдаль, брови его сдвинулись, он легким кивком подтвердил правоту его слов. Джовдат продолжал с горечью:

— А разве умалчивать о хорошем — не такое же преступление? Без теплого слова, без поддержки сердце черствеет, гаснут благородные порывы души, рождается эгоизм: кому, мол, я нужен? Кроме самого себя? И превращается человек в холодный камень или в скалу угрюмую… Если бы с самого раннего детства мы могли оградить человеческое сердце от всего дурного, не допустить, чтобы зачатки добрых чувств хирели, покрывались плесенью, люди стали бы добрее, доверчивее и освободились от тех пороков, о которых мы только что с тобой говорили. Словом, воспитывать и беречь добрые чувства так же необходимо, как бороться с пороками.

От волнения Джовдат раскраснелся, голос стал хриплым. Вугар слушал его с вниманием.

— Вот почему мне было так хорошо сегодня в школе, продолжал Джовдат. Учителя встретили тебя, как родного сына. А дети, дети! Как блестели их глаза! Они ловили каждое твое слово, каждое движение. Я уверен, что теперь они и заниматься станут прилежнее. Твоя судьба — наглядный урок для наших подростков. — Он на секунду умолк, набрал в грудь воз дух и мечтательно заговорил: — Знаешь, о чем я сейчас думаю? Дожить бы до того времени, когда все-все люди без исключения станут благородными, честными, великодушными!… Я верю, глубоко верю, что рано или поздно так и будет! Только надо действовать. И мы будем действовать! Да, да, мы!.. Ну, а теперь иди к Шахсанем-хала, она уже, верно, истосковалась без тебя. А мне надо, хотя и поздно сейчас, обойти пару участков, посмотреть, как идут там дела. А вон и машина. Меня разыскивают. Опять какое-нибудь неотложное дело…

Навстречу, подпрыгивая на ухабах и раскачиваясь, мчался газик. Заметив Джовдата, шофер резко снизил скорость и остановил машину на обочине.

— Через часок возьми свою матушку и приходите к нам. Посидим, спокойно потолкуем. Твоя землячка отличный ужин состряпала. Хочет продемонстрировать тебе свое кулинарное искусство!

Джовдат, улыбнувшись, хлопнул Вугара по плечу и быстрым шагом направился к машине.

Шахсанем достаточно было одного взгляда, чтобы понять: сын вернулся в добром расположении духа.

— Видно, в школе все хорошо прошло, свет очей моих?

— Ой, какие цветы! — воскликнула она, с гордостью глядя на большой букет, который Вугар держал в руках. — И все свежие!

Вугар на мгновение замялся. Он совсем забыл про цветы, которые на прощание преподнесли ему учителя, обрадовался, что не растерял по дороге.

— Я дарю их тебе, мама.

— Будь всегда счастлив, сынок! — благодарно прошептала Шахсанем, осторожно принимая букет из рук Вугара, и, зарывшись в цветы лицом, долго вдыхала терпкий осенний аромат. — Как пахнут! Во всем районе, сынок, нет таких цветов. Где они их только достали, да еще в осеннюю пору?..

— Наверное, на базаре купили.

— Дай бог им счастья! Они оказали тебе большую честь, мой родной!

Шахсанем-хала мелкими шагами поспешила к посудной полке. С трудом отыскав старую запыленную вазу, тщательно вымыла ее, наполнила свежей водой и, бережно обрывая засохшие листки и подрезая стебельки, стала по одному ставить цветы. Вугар смотрел на нее нежно и виновато — как мало внимания видела она за свою жизнь!

— Пусть удача не оставляет тебя, сынок, — сказала Шахсанем, не сводя глаз с букета. — Пусть твой путь всегда будет украшен цветами…

Осень доживала последние дни. Шел к концу октябрь. Все холоднее становились ночи, а на рассвете белый иней устилал поля и сады. Но днем теплело, казалось, осень вспоминала, что не кончились еще ее сроки. Вот уже неделя, как ветер угнал куда-то на север грозный строй черных туч. Небо поголубело, очистилось, лишь летящие облака, словно клочья расчесанной белой шерсти, бродили в бескрайней, как море, синеве. Ночью они грудились, образуя мягкие ватные кучи, а к утру снова рассеивались и плыли по небосклону легкие и прозрачные. Рассветный ветер, обжигающий лицо, гнал рваные хлопья в неведомую даль. Занималась заря, и зелено-изумрудное небо становилось прозрачным и чистым, как в летнее утро. Трудно было поверить, что зима уже стучится в ворота. Нежаркое солнце, ласковое, как усталая мать, медленно взбиралось на вершины окрестных гор, и разгораясь все ярче и ярче, согревало остывший за ночь воздух. Все наслаждалось жизнью — горы, поля, облака, деревья, люди. На солнечной стороне, возле канав, в садах, подле заборов, зазеленели новорожденные побеги. А там, в поле, куда не ступала нога ни коня, ни осла, ни коровы, трава второго укоса поднялась на целую пядь. Оглянешься и подумаешь: природа после долгой зимы улыбается навстречу грядущей весне и не сегодня-завтра будет новруз-байрам.