Арзу вздохнула, всхлип вырвался из горла, словно внутри то-то оборвалось. Она согнулась, как от резкой боли, закрыла лицо руками и несколько мгновений оставалась недвижимой. Плечи ее дернулись раз, другой, она отняла руки, лицо было мокрым от слез.
— И ты… ты… — с трудом выговаривала она, — пришел сюда только затем, чтобы очернить и замарать нашу семью, чтобы подло оклеветать меня? Что ж, спасибо! Большое спасибо!
Она пошла прочь, но, сделав несколько шагов, обернулась и сквозь рыдания громко сказала:
— Ох, как я ошиблась в тебе! Зачем эта ложь, оскорбления?… — Дыхание прервалось, казалось, кто-то сжал ей горло сильной рукой, и она продолжала тихо и жалобно: — Ты мужчина Вугар. Если разлюбил или полюбил другую, почему не скажешь честно? Может, думаешь, я стану удерживать тебя, повисну, как камень, на шее?
Слезы быстрыми ручейками бежали по щекам, голос звучал хрипло, еле слышно, всхлипывания мешали говорить. Она сделала несколько шагов и вернулась:
— Ты обвинил меня во лжи! Да, я скрыла от тебя никогда не существовавшие тайны… Ты поверил клеветникам и посмел упрекнуть меня в том, что я с кем-то гуляла… А сам? Вот уже больше года мы не видимся неделями. Я звоню, назначаю свидания, ты почти никогда не приходишь, обманываешь. Отговорка одна: работа. Я верила. Но теперь поняла: причина другая! Вот и ответь, зачем ты несколько лет морочил мне голову? Что плохого я сделала тебе?
Она зарыдала и, закрыв лицо руками, спотыкаясь побежала домой. Больше она не обернулась…
Глядя ей вслед, Вугар словно просыпался от дурного сна.
«Что я наделал? — в отчаянии думал он. — Как я посмел повторить подлейшие выдумки глупой женщины? Позор, позор на мою голову!» Он хотел кинуться за Арзу, догнать, на коленях вымолить прощенье. Ноги не двигались, словно на каждую привязали пудовую гирю, язык не ворочался. Улица закружилась, заплясала перед его глазами. Он прислонился к стене, пережидая, когда кончится эта карусель. «Надо идти к ней, немедленно идти и просить прощения…» — мысленно повторял он. Но сил не было.
«Сейчас идти нельзя… — вдруг подумал Вугар и ухватился за эту мысль. — Она меня не подпустит к себе, не станет слушать, а если и выслушает, не поверит. Подождать до завтра? Она успокоится, и я, может, приду в себя…»
Глава пятнадцатая
Обычно Мархамат с трудом преодолевала лестницу. Войдя в квартиру, первым делом валилась на диван и минут пятнадцать — двадцать лежала, приходя в себя и переводя дыхание. Сегодня она даже не взглянула на кресло, стоявшее возле телефона, а схватили трубку и принялась громко сыпать проклятьями:
— Чтоб отнялись ваши ноги и онемели руки! К телефону, видите ли, не подходят, чтоб вас паралич разбил!
Алагёз, старательно разучивавшая музыкальный урок, с удивлением взглянула на мать и съежилась от страха. Но Мархамат не замечала ее. Наконец в трубке что-то щелкнуло. Услышав голос Зия Лалаева, Мархамат завопила:
— Вы что, подохли? Почему трубку не берете?
— Мархамат-ханум? Что произошло, почему у вас такой сердитый голос?
— Прекрати в жмурки играть, противный! Допрос вздумал мне учинить? Немедленно сюда!
— К добру ли?
— Придешь — половину добра получишь!
Швырнув трубку, Мархамат плюхнулась в кресло, охая и стеная. В ее разгоряченном мозгу вертелась одна мысль: где выход? Эти два слова повторяла она всю дорогу до дома и сейчас твердила их, как набожные старухи твердят молитву. Раздался резкий телефонный звонок. В ярости схватила она трубку. Держа на некотором расстоянии, она ждала, пока в трубке раздастся чей-нибудь голос: разговаривать с посторонними Мархамат была не в силах.
— Тетя, Зия беспокоит тебя! Нельзя ли зайти позднее? Срочная работа.
— Истукан несчастный! — в бешенстве закричала Мархамат. — Пусть лопнет твоя работа! Пусть следа от нее не останется! Намыль голову дома, а сбреешь здесь! Быстро!
— Что за горячка?
— Уф-ф! Слушай, болван, неужели я должна по телефону объяснять, зачем ты мне понадобился? Пожар! Понимаешь, пожар!
Она снова швырнула трубку, вскочила и стала ходить взад и вперед по комнате. Хватаясь то за голову, то за сердце, она стонала и охала, точно из ее тела острым ножом вырезали куски мяса.
Руки Алагёз неподвижно замерли на клавишах, стоны матери не на шутку испугали ее.
— Где пожар, мама? — дрожащим голосом спросила она.
Испуганный голос дочери заставил Мархамат опомниться.
Она резко повернулась к ней.
— Здесь пожар! — двумя руками схватила себя за ворот, разорвала его. Тут горит, понимаешь! Ты, ты превращаешь меня в пепел!
— Что я сделала, мама, чем виновата? — расплакалась Алагёз.
«Нельзя ее волновать, она больная…» — подумала Мархамат, но не могла совладать с обуревавшими ее чувствами.
— Разве такой должна быть девушка в твоем возрасте? Погляди на других! Парни за ними, как преданные псы, таскаются, девушки у них на головах орехи колют! А ты?! Мямля, разиня! Увидишь молодого человека, дрожишь, как цыпленок под дождем! Каждый день я учу тебя, как должна вести себя.
Все словно с гуся вода! Если умру, как станешь жить на свете, ума не приложу! — Мархамат тяжело перевела дыхание. — Что мне с тобой делать? В отца пошла. У них в роду все такие. Ни хитрости, ни ловкости! Только и знаете — честность, приличие. Кому это нужно? Да будь твой отец другим, сейчас бы самые высокие посты занимал! Ты его дочь! Моим молоком вскормлена, а ни чего от меня не взяла… Ох, горе мне, таю, как соляная гора. Из-за вас! Таю… О аллах, пошли мне конец…
Алагёз громко зарыдала.
— Не могу я, мама, — сквозь слезы повторяла она. — Что мне делать, не могу…
Слезы дочери, ее горькие слова точно холодной водой окатили Мархамат. В первый раз девочка говорила с ней так откровенно. Сколько раз пыталась Мархамат завести разговор о любви, замужестве. Алагёз отмалчивалась. С тревогой думала Мархамат: а вдруг проклятая болезнь убила в ней потребность любви? Тайно от всех она советовалась с психиатрами. Нынешним летом тревога ее вспыхнула с новой силой. Каждый день заговаривала она с дочерью о Вугаре, расхваливала его красоту, ум, талант. Ничего не помогало, — Алагёз, казалось, не слушала ее. И вдруг это жалобное признание! Как ни странно, оно обрадовало Мархамат. Не означает ли оно, что дочь ее любит Вугара? Она подошла к Алагёз, обняла, села рядом.
— Бедняжка моя! О, если бы ты следовала моим советам, любого парня приворожила бы! И тогда твоя мать не знала бы горя!
А про себя подумала: «Довольно с ним церемониться! Зажму в кулак очутится в кулаке, разожму — останется на ладони!»
Она поднялась и прошлась по комнате. «Пришло время показать ему нашу силу! Пора брать быка за рога!»
— Не плачь, доченька, — говорила она, прижимая к себе Алагёз, — все будет хорошо. Еще дышит твоя мать, а это значит, что добудет она для тебя счастье.
* * *
Когда наконец появились Шойла и Зия, Мархамат встретила их спокойно. Как корабль после бури ищет приюта в тихой бухте, так Мархамат бросила якорь в глубоком мягком кресле.
— Где пожар, тетя? — с недоумением спросил Зия, опасливо оглядываясь.
Мархамат величественно молчала. Ее молчание испугало Шойлу.
— Тетя, родная, чем вы так расстроены? — Она взглянула на заплаканную Алагёз, сидевшую у пианино. — Что с ней? Девочка плакала?
Приподняв тяжелые веки, Мархамат заговорила. Глухо, словно со дна колодца, звучал ее голос:
— Заплачешь, если не жизнь у нее, а ненастье.
— Уж не заболела ли снова? — не унималась Шойла, искренне встревоженная происходящим.
Зия оказался догадливее жены, сразу сообразил, в чем дело, и, взяв стул, спокойно уселся напротив мрачно молчавшей Мархамат, кивком головы пригласив жену последовать его примеру.
— Хи-хи-хи… Кто-то взвинтил ваши нервы, тетушка, не так ли? Зачем кричать «караул», когда все спокойно. Какой пожар? Зачем пугать людей?
С трудом оторвав голову от высокой спинки кресла, Мархамат покачала головой.
