Осмелев, Мархамат-ханум решительно толкнула дверь кабинета. Но она оказалась запертой. Она снова толкнула и стала барабанить по ней кулаками.

Гюнашли отозвался не сразу — видно, он опять всю ночь работал.

— Кто там? — послышался сонный голос.

— Это я, Соху… — взволнованно ответила Мархамат.

За дверью воцарилось молчание, и, переждав минуту-другую, Мархамат опять ударила кулаком.

— Быстрее открой, я должна тебе что-то сказать!

— Прекрати ломать дверь…

Мархамат прижала губы к замочной скважине и, рыдая, прошептала:

— Скорее, Соху, старик скончался…

За дверью громко скрипнул диван, прошелестело сброшенное одеяло. На пороге показался Гюнашли, он затягивал ремень на брюках и строго глядел на жену, покорно сложившую на груди руки.

Мархамат-ханум ничего не ответила на его гневный вопрошающий взгляд. Пусть сам заговорит с ней. Однако он молчал, и она вынуждена была первой сказать:

— Мургуз-ами приказал долго жить…

В холодном взгляде Гюнашли все еще было недоверие. Глубокая ненависть к жене светилась в нем.

— Как?.. Когда?.. — с явным усилием спросил он.

Этот недоверчивый, через силу произнесенный вопрос разозлил Мархамат-ханум, но она и виду не подала. Чтобы тронуть сердце мужа, тихо всхлипнула:

— Наш святой старик, видно, ушел обиженным на нас, ни слова перед смертью нам не сказал, горем отяготил наши души…

Гюнашли стоял словно в шоке. Лицо его побелело, одна щека дернулась и начала дрожать. Погасшие глаза налились слезами.

Воспользовавшись его размягченным состоянием, Мархамат быстро заговорила:

— Счастье, что Алагёз не узнала об этом, не то не выдержало бы ее сердечко и, спаси бог, два несчастья в один день обрушились бы на наш дом.

Гюнашли, вдруг громко, как ребенок, зарыдав, кинулся к отцу. Мархамат прошла в кабинет, схватила одежду мужа носки, рубашку, пиджак — и побежала за ним. Гюнашли стоял на коленях возле постели, на которой лежал отец. Обняв Султана-оглы, прижав к груди его холодную голову, он всхлипывал тихо и часто. Присев на корточки, Мархамат-ханум, чтобы расположить к себе мужа, запричитала и, как полагалось по обычаю, запела колыбельную песню. Отерев слезы, она поднялась, накинула на плечи Сохраба пиджак и голосом, исполненным сочувствия, проговорила:

— Не надо, джан Соху, слезами мертвого не воскресишь. Оденься, у нас много дел.

Сохраб ничего не понимал, не слышал. Мархамат-ханум, заливаясь притворными слезами, продолжала:

— Поторопись, джан Соху, надо сейчас же заказать гроб, позаботиться о могиле. Надо раздобыть брезент и устроить во дворе поминальный шатер. Прежде всего необходимо послать кого-нибудь в магазин, на базар, взять напрокат посуду. Ну быстрее, быстрее!

Сохраб медленно поднялся и стал одеваться. Муж послушался ее, и это вселяло уверенность, что мир в семье будет восстановлен и все пойдет по-старому. Она стала деловито распоряжаться:

— Сначала приведем в порядок большую комнату. Вынесем из нее лишние вещи, чтобы не мешались, и положим там Мургуза-ами. Ведь прощаться с ним придут твои друзья, коллеги, ученики, почти весь Баку.

Гюнашли не стал возражать, и Мархамат принялась за работу. Скатала и унесла большие дорогие ковры, сняла со стен картины и украшения, вынесла в соседнюю комнату все ценные вещи, — по обычаю в помещении, где лежит покойник, не должно быть ничего лишнего. Дверь в комнату, куда она отнесла самые ценные вещи, заперла и ключ положила себе в карман. Потом вместе с Сохрабом они перетащили в спальню телевизор, пианино, обеденный стол, сервант и кресла. Выдвинув на середину диван-кровать, Мархамат разложила его, застелила новой не бывшей в употреблении простыней и в изголовье положила две пуховые подушки. Стулья аккуратно расставила вдоль стен. Когда все приготовления были окончены, она прошла к себе и переоделась во все черное. Деловито и спокойно она села к телефону, — надо мобилизовать всех, кого возможно.

Первому она позвонила Зия Лалаеву. Из всей родни он был самый услужливый и легкий на подъем. Ради любимой жены Шойлы — племянницы Мархамат-ханум — он, как говорится, всегда безотказно плясал под ее дудку. А последнее время он попал в еще большую зависимость, — воспользовавшись тем, что Мархамат-ханум, растерявшаяся от собственных семейных неурядиц, выпустила Шойлу из-под своего влияния, та вот уже две недели как ушла от мужа. Если мир в семье Гюнашли восстановится, авторитет Сохраба и непреклонная воля тетки Мархамат помогут Зия возвратить обожаемую Шойлу.

Мархамат-ханум очень коротко изложила случившееся и категорическим тоном дала Зия ряд заданий:

— Отправляйся сию же минуту, не тяни!

Писклявый голос Зия бодро зазвучал в трубке:

— Зия лучше умрет, но выполнит поручения дорогой тети, его единственной надежды!

Мархамат бросила трубку, — выслушивать подобострастные речи Зия у нее не было никакой охоты. В течение получаса она оповестила всех родственников и знакомых, подняв на ноги весь город. Не забыла позвонить в редакции газет, чтобы вовремя были напечатаны некрологи и сообщения о дне и часе похорон.

Вугару до сих пор так и не удалось встретиться со своим научным руководителем, проконсультироваться с ним. То он не заставал Гюнашли в институте, то сам проводил целые дни на заводе. И сегодня полдня Вугар провел там, и лишь когда солнце перевалило за полдень, приехал в институт и с удивлением обнаружил, что двери всех лабораторий заперты. Он прошел в свой отдел, но и там никого не было. Вугар торопливо направился в общий отдел.

Бекташева сидела одна в обширной комнате. Всегда строгая и серьезная, сегодня она выглядела особенно хмурой, словно кто-то обидел ее. Поздоровавшись, Вугар осторожно спросил:

— Профессор у себя? Можно к нему?

Бекташева, не отрываясь от бумаг, отрицательно покачала головой:

— Нет его!

— Скоро ли он вернется? — робко спросил Вугар. — Он мне очень нужен…

— Не знаю, он передо мной не отчитывается, — дернув плечом, буркнула Бекташева.

— Как вы мне посоветуете, Селминаз-ханум, — стараясь говорить как можно мягче, продолжал Вугар, — когда лучше зайти, чтобы увидеться с ним?

— Спросите у него самого!

Вугар помолчал и заговорил еще осторожнее:

— Простите, что я отнимаю у вас время, но, может, вы скажете, товарищ Гамзаев в институте или уехал куда-нибудь?

— Уехал! — сурово отвечала Бекташева. — К профессору Гюнашли домой…

— Что-нибудь случилось? — встревожился Вугар.

Бекташева рассвирепела. Нет, это было неслыханно! Задавать ей столько вопросов, отрывать от работы… Подняв голову, она сердито посмотрела на Вугара:

— Вы что, с неба свалились? Ничего не слышали?

— Нет! А что же все-таки случилось?

— Даже объявления не читали, что со вчерашнего дня висит у входа в институт?

— Объявление?! — Вугар глядел непонимающе, виновато сказал: — Вчера меня не было в институте, Селминаз-ханум, я только что пришел…

— Тогда идите и потрудитесь прочесть! Я занята, иначе не стала бы вас утруждать, пошла бы вместе с вами и прочла вслух…

Вугара изумляло упрямство этой седоволосой женщины. Вместо того чтобы столько времени тратить на разговоры, сказала бы сразу.

Бекташева вдруг разбушевалась:

— Странные, ей-богу, люди! Чуть что, бежите ко мне! Будто я справочное бюро… Один в архиве роется, другой требует немедленную справку. В командировку отправляются или провожают гостей, я достаю билеты! Так мало этого, я еще должна им объявления читать. Ну можно ли так? Одно остается бросить все дела и идти к вам в прислуги! Пользуетесь моей добротой, а я ведь начальник отдела!

Вугар, понимая, что дальнейшие разговоры с ней бессмысленны, молча вышел в коридор и с замирающим сердцем направился к доске объявлений. В траурной черной рамке, занимая половину большой доски, висело объявление, в котором выражалось соболезнование профессору Сохрабу Гюнашли в связи с внезапной кончиной его незабвенного отца. Похороны состоятся сегодня в четыре часа.