А по ту сторону захлопнувшейся двери происходило примерно то же самое. Мархамат металась из угла в угол, глаза ее горели, волосы растрепались. Куда девалось хладнокровие и спокойствие, с которыми она только что вела разговор? Проклятия и ругань то и дело срывались с языка: «Он, видите ли, решился сломить мою волю! Объявил мне вражду! Хочет обвести вокруг пальца! Приглашают в гости — не приходит! Снимают комнату — отказывается переезжать! Ничтожный сопляк! С кем вступаешь в единоборство?!»
Заметив вдруг свекра, безмолвно сидевшего с газетой возле радиоприемника, изредка из-под очков бросавшего не нее осуждающие взгляды, она невольно притихла, вышла в гостиную и плотно прикрыла за собой дверь. Отступать поздно. Весь город оповещен, что Вугар Шамсизаде влюблен в Алагёз. Если не сломить его упрямство, дочь будет опозорена, и сама Мархамат, которая вечно подсмеивалась и подтрунивала над другими, станет посмешищем. Снова нахлынуло отчаяние, уже пережитое ею после неудавшихся именин. Ее трясло, как в лихорадке, кости ныли. Она подумала о Зумруд и выругалась: «Собачья дочь! Как в воду канула! Шумит, трещит, а пользы никакой!»
Мархамат схватила телефонную трубку.
— Зумруд?! — Гневное сопение перешло в свист.
— Она самая!
— Чтоб тебе ни дна ни покрышки! Куда пропала?
— Мархи, это ты? — Вахидова громко расхохоталась. — И я еще спрашиваю! Кто, кроме этой ядовитой женщины, может так разговаривать? Что случилось? Какая оса ужалила?
— Блудница, ты еще хихикаешь, будто любовника встретила! Не такое у меня настроение.
Смех в трубке мгновенно смолк. Между подругами давно установился развязный тон, допускались пошлые шутки, сальные выражения, забавлявшие и развлекавшие их. Но сегодня хриплый, сердитый голос Мархамат заставил Зумруд насторожиться. Видно, подруге не до шуток. Зумруд спросила серьезно и сочувственно:
— Говори, что случилось? Не нравится мне твой голос… Кто тебе на хвост наступил?
— Эх, — Мархамат-ханум тяжело вздохнула. — Счастливая ты, Зумруд, нет у тебя забот. Море тебе по колено…
— Ради аллаха, не тяни, говори, что случилось?
Мархамат в ответ застонала, заохала:
— Приходи на мои похороны, Зумруд! Конец мне пришел, вот что случилось!
— Перестань прикидываться! У меня полная приемная народу. Сотни людей ждут решения своей судьбы. Некогда мне! Говори, что за горе?
В иное время Мархамат-ханум от души потешилась бы над бахвальством Зумруд. Но сейчас только сказала жалобно:
— Что я просила тебя? Забыла мое поручение? Ответа жду…
— Какое поручение? Кажется, я все сделала? Нашла прекрасную комнату. Чем недовольна?
— Боже мой, какая ты беспамятная! Вот поручай таким… — стонала Мархамат-ханум. — Я же просила, узнай, что за девушка, какая у нее родня.
— Какая девушка? Какая родня?
— Сгореть тебе в огне, как я сейчас горю! — Голос Мархамат набрал силу. — Или не тебя просила я узнать о людях, что живут в крепости?
— Ах, это… — Голос Зумруд оборвался. — Ничего не вышло, подруга, все труды даром пропали.
— Как это даром?
— Потерпи, Мархи, по телефону не расскажешь, после работы забегу, тогда поговорим.
— Говори сейчас! Не могу ждать!
— Сию минуту? По телефону?
— Да, по телефону!
— Но у меня люди…
— Говори шепотом, намеками, я пойму…
Зумруд продолжала ломаться:
— Клянусь жизнью, работку ты мне задала! Все переулки в крепости исходила, до сих пор ноги болят…
— Ну и что?
— Сколько жилищных управлений обошла! Скольких людей расспрашивала! Никто ничего не знает. Крепость — как лес глухой. Один к другому посылает, а толком ничего сказать не может. Все равно что на дне океана бусинку искать.
— Ох, терпения нет, отправишь ты меня на тот свет, — ворчала Мархамат-ханум. — Короче!
— Короче? Девушка-то пригульная…
Мархамат не поверила своим ушам:
— Что это значит — пригульная?
— А это значит, что у нее ни отца, ни матери!
— Правда?
— Жизнью своей драгоценной клянусь!
— Что ж, мать ее сблудила, что ли?
— Вот этого не знаю! Не хочу человека зря оговаривать.
Много бы дала Мархамат, чтобы получить сейчас утвердительный ответ.
— Кто ж ее воспитал? Родственники?
— Нет! Чужие люди. Не было у них своих детей, вот и взяли из детского дома.
— Ну что ж, это уже неплохо! — Лицо Мархамат прояснилось. Хотелось еще раз убедиться в услышанном: — Послушай, милая, ты не ошиблась? Может спутала с кем? Я должна точно знать, не то осрамимся…
— Можешь быть спокойна! Я не ошибаюсь! Хочешь, сейчас все про них скажу… — И она быстро стала шептать в трубку добытые сведения: где и на каком курсе учится Арзу, в какой школе преподает Ширинбаджи, где работает Агариза… Даже биографию его рассказала, гордо спросив в заключение: Довольно? Верные сведения?
— Да… — протянула Мархамат.
— Еще бы! Вахидова не ошибается! Какие еще будут вопросы?
— Спасибо! Быть тебе всегда здоровой и бодрой! — Мархамат положила трубку. Глаза ее хитро поблескивали.
Глава тринадцатая
Среди бакинцев есть страстные поклонники дачного житья. Одни из них, если позволяет работа, живут за городом до поздней осени, другие приезжают, едва выдается свободное время.
Сняты с деревьев последние фрукты, голые виноградные лозы сиротливо вьются по земле. Песок холодный, ступи босой ногой — и сырость пронижет до костей. Но воздух! Какой воздух! Никогда не бывает он так прозрачен и чист, как в эти поздние, осенние дни. Каждый глоток вливает бодрость, здоровье, румянец загорается на щеках, сердце бьется ритмично и ровно. За два дня можно отдохнуть так, как летом не отдохнешь за целый месяц. И на душе легко, и в голове ясность.
Сохраб Гюнашли принадлежал к числу самых ярых сторонников загородной жизни. По настоянию Мархамат летом он уезжал с семьей на курорт, зато осенью забирался на дачу в Бузовны. Ни одной недели не проходило, чтобы в субботу вечером он не усаживал бы в машину все свое семейство и не отправлялся на дачу. Спать две ночи на свежем воздухе, провести день вдали от городской суеты, на лоне природы — какое наслаждение! Здесь забывал он обо всем, нервы успокаивались, ноющие боли в сердце, мучившие его в последние годы, утихали.
Нынешним воскресеньем Сохраб проснулся раньше обычного. Вчера он поздно задержался на совещании, против обыкновения не смог с вечера уехать на дачу, и сейчас торопился наверстать упущенное. Быстро умывшись, он облачился в дачную одежду, в которой можно было возиться в саду, гулять. Обычно накануне Мархамат приготовляла все для поездки, укладывала в корзины еду, чтобы на даче хозяйственные заботы не мешали отдыху. Сегодня Сохраб не обнаружил никаких приготовлений, словно и не предстояла поездка. Он вернулся в спальню и с удивлением увидел, что Мархамат продолжает спокойно лежать в постели.
— Почему не встаешь, Мархи? — удивился он. — Пора ехать!
Натянув на голову одеяло, Мархамат простонала:
— Я не поеду, Соху, не хочется что-то…
— Почему? Отдохнем денек — и то хлеб, как говорится…
Но Мархамат продолжала упрямиться:
— Сказала, не поеду… Не трогай меня, все тело ноет!
Решив, что Мархамат чем-то обижена (она и вечером была не в духе), Сохраб не отставал:
— Ну, вставай же. — Он потянул одеяло. — Тело ноет, значит, надо ехать! На свежем воздухе все пройдет!
— Не тронь меня! — крикнула Мархамат-ханум, словно Сохраб дотронулся до открытой раны. — Говорю, оставь меня в покое!
Сохраб с удивлением взглянул на нее и выпустил одеяло. Прочитав в глазах мужа укор, Мархамат жалобно продолжала:
— Прошу, Соху, поезжай сегодня без меня. Всю ночь меня трясло, только к утру согрелась и пропотела. Встану — простужусь. Возьми с собой Мургуза-ами. Алагёз тоже себя неважно чувствует…
— Что же мы там, два мужика, делать будем? Голодать, что ли?
— Почему голодать? Я все приготовила. В кухне на подоконнике. Забирай.
