Принчивалле. Вы слишком строго меня судите, Ванна, вы не знаете, что я испытал и что я совершил для того, чтобы настало наконец счастливое это мгновенье, которое всякого другого влюбленного привело бы в отчаяние… Но пусть я даже ничего не совершил, ничего не предпринял ради такой любви, — все равно я знаю, что она существует, ибо я ее жертва, ибо она у меня в груди, ибо она составляет смысл всей моей жизни, ибо из-за нее я охладел ко всем земным почестям и утехам… С тех пор, как она завладела мной, каждый мой шаг, каждое мое движение подчинены единой цели: хотя бы на миг приблизиться к вам и, ничем вам не повредив, попытать счастья… О, верьте мне, Ванна! Я знаю, что в конце концов вы мне поверите: ведь мы охотно верим тем, кто ни на что не надеется и ни о чем не просит… Вы у меня в палатке и вся в моей власти… Мне стоит сказать слово, простереть руки — и я овладею всем, чем обладает самая обыкновенная любовь… Но вы знаете не хуже меня, что любовь, о которой я говорю, нуждается в ином. Поэтому я прошу вас не сомневаться в ней… Я дотронулся до вашей руки, так как полагал, что вы мне верите, но я больше не коснусь ее ни пальцами, ни устами, лишь бы, Ванна, расставаясь со мной навсегда, вы убедились, что я любил вас именно такой любовью и что остановился я только перед невозможным!..
Ванна. Именно потому что для нее есть что-то невозможное, я надеюсь, что еще могу в ней сомневаться… Не думайте, что я была бы в восторге, если бы вы преодолели невероятные препятствия; не думайте, что я жажду подвергнуть вас сверхъестественным испытаниям… Про одну даму в Пизе рассказывают, будто она бросила перчатку в львиный ров и попросила своего возлюбленного достать ее. При нем не было другого оружия, кроме хлыста. Однако он спустился в ров, отогнал зверей, поднял перчатку и, преклонив колена, отдал ее своей даме, а затем, ни слова не говоря, удалился, и только она его и видела… Так вот, я нахожу, что он слишком мягко с ней обошелся. При нем был хлыст, и с его помощью ему надлежало дать этой женщине, позволившей себе издеваться над божественным чувством, точное и наглядное представление о правах и обязанностях истинной любви… В такого рода доказательствах я не нуждаюсь — я испытываю потребность только в вере… Но для вашего же и для моего блага я бы хотела сомневаться… В такой необыкновенной любви, как ваша, есть нечто священное, способное встревожить женщину самую холодную и добродетельную… Вот почему я со всех сторон рассматриваю каждый ваш поступок. И, в сущности, я была бы счастлива убедиться, что ни одно ваше деяние не отмечено великой печатью роковой и почти всегда злополучной страсти… Я думаю, что мне легко было бы в этом удостовериться, если б не ваш последний шаг, когда вы безрассудно бросили в бездну свое прошлое, будущее, славу, жизнь — все, что у вас было, только для того, чтобы я на несколько часов явилась к вам сюда: в любви ко мне, пожалуй, вы и точно не ошиблись…
Принчивалле. Этот последний шаг как раз ничего не доказывает…
Ванна. Что?..
Принчивалле. Я открою вам всю правду… Вызвав вас сюда и пообещав спасти за это Пизу, я ничем решительно не пожертвовал…
Ванна. Я вас не совсем понимаю… Разве вы не изменили родине? Не поставили крест на своем прошлом? Не погубили своего будущего? Не обрекли себя на изгнание, а может быть, даже на смерть?..
Принчивалле. Начнем с того, что родины у меня нет… Будь у меня родина, я бы ей не изменил ради самой пламенной любви… Но ведь я всего лишь наемник, а наемник верен до тех пор, пока верны ему; когда же его предают, то предает и он… Я оклеветан флорентийскими комиссарами и без суда осужден республикой купцов, нравы которых вы знаете не хуже меня. Мне грозила гибель. Сегодняшний же мой поступок меня не погубит, а скорее спасет, если только меня еще что-нибудь может спасти…
Ванна. Итак, вы пожертвовали для меня немногим?
Принчивалле. Ничем. Я обязан был вам об этом сказать… Ценою лжи купить хотя бы одну вашу улыбку — на это я не способен…
Ванна. Браво, Джанелло! Это выше всякой любви, выше самых благородных ее проявлений… Я больше не стану прятать от тебя свою руку. Вот она…
Принчивалле. О, если бы ее любовь завоевала!.. А впрочем, все равно!.. Она моя, Джованна, я держу ее в своих руках, любуюсь перламутровым отливом ее кожи, чувствую в ней биение жизни, упиваюсь сладостною мечтою. Я ощущаю свежесть ее и тепло, я сжимаю ее, отпускаю, а она как будто бы мне отвечает на волшебном, таинственном языке всех влюбленных. Я покрываю ее поцелуями, и ты не отнимаешь ее у меня… Прощаешь ли ты мне жестокость испытанья?..
Ванна. Я точно так же поступила бы на твоем месте…
Принчивалле. А когда ты дала согласие прийти ко мне, ты знала, кто я?..
Ванна. Этого никто не знал… О флорентийском военачальнике ходили странные слухи… Одни говорили, что ты безобразный старик, другие — что ты юный прекрасный принц…
Принчивалле. Отец Гвидо, Марко, видел меня, — разве он тебе ничего не сказал?..
Ванна. Нет.
Принчивалле. А ты его не расспрашивала?..
Ванна. Нет.
Принчивалле. Когда же, беззащитная, во мраке ты шла одна и думала о том, что некий варвар ждет тебя в шатре, — ужели ты всем телом не дрожала, не замирало сердце у тебя?..
Ванна. Я знала, что должна идти…
Принчивалле. А после, меня увидев, не поколебалась?..
Ванна. Лицо твое повязка закрывала…
Принчивалле. Ну, а потом, когда я снял повязку?..
Ванна. Тогда уже тебя я не боялась… Ну, а когда вошла я в твой шатер, ужели ты и правда, Принчивалле, воспользовался бы моей бедой?..
Принчивалле. Да я и сам не знал, как поступлю!.. Казалось мне: лечу стремглав я в бездну, и всех увлечь хотел я за собой… Тебя я и любил и ненавидел… Когда б другую женщину я ждал, я бы свое намеренье исполнил… Я воспылал бы мщением и злобой… Мне стоит лишь напрячь воображенье — и тотчас все плывет перед глазами… И если б даже ты, моя Джованна, вдруг перестала быть самой собой, не то сказала слово иль не то движенье вырвалось бы у тебя, то с цепи сорвался бы хищный зверь… Но ты вошла — и зверь был укрощен…
Ванна. Да, укрощен, мне это стало ясно, едва переступила я порог. И страх меня покинул… Как ни странно, без слов мы поняли друг друга… Я бы, наверно, точно так же поступила, когда бы я любила так, как ты… Минутами мне кажется, что это ты слушаешь признания мои…
Принчивалле. И я тотчас же ощутил, о Ванна, как вдруг прозрачной сделалась стена, что разделяла нас. Я погружал свой взор как будто бы в прохладу волн, и выходил он из воды, пронизан лучами прямодушья и доверья… Казалось мне, что люди изменились, что я до сей поры в них ошибался… А главное, я изменился сам. Как будто неожиданно я вышел из долговременного заключенья, как будто бы все двери распахнулись, и рухнули решетки под напором цветов и листьев, и распались камни, и неоглядная открылась даль, и в душу хлынул чистый воздух утра, овеяв, опахнув мою любовь…
Ванна. Во мне разительная перемена с тобой одновременно происходит… Я от природы очень молчалива… Я до тебя так говорила с Марко, и то, пожалуй, не совсем… К тому же он погружен в свои мечты и думы, и наши с ним беседы крайне редки… Во взгляде у других сквозит желанье; оно печать кладет мне на уста и не дает проникнуть в глубь души. Желанье и в твоих глазах сквозит, но не отталкивает, не пугает… Еще не вспомнив про былые встречи, уже чутьем догадывалась я, что мы с тобой знакомы с давних пор…
Принчивалле. Джованна! Полюбила б ты меня, когда бы вовремя я возвратился?
Ванна. Мой утвердительный ответ, Джанелло, не значит ли, что я люблю сейчас? Но ты же знаешь: это невозможно… Твоя палатка — это как бы остров необитаемый… Будь я одна, тогда другое дело. Нас с тобой улыбчивые грезы о былом так увлекли, что мы совсем забыли, как мучается, как страдает третий… В моих ушах — упавший голос Гвидо, я вижу бледное его лицо… Я не могу здесь больше оставаться… Встает заря… Скорей!.. Но чу! Шаги! Дотронулся до стен палатки кто-то… Не мы, а случай сжалился над Гвидо… У входа шепчутся… Что это значит?..
