Декабрь Гости Перевод В. Брюсова — Откройте, люди, откройте дверь мне! Стучусь в окно я, стучусь в косяк. Откройте, люди! Я — зимний ветер, Из мертвых листьев на мне наряд. — Входи свободно, холодный ветер, Живи всю зиму в печной трубе; Тебя мы знаем, тебе мы верим, Холодный ветер, привет тебе! — Откройте, люди! Я — неустанный, В неверно-серой одежде дождь. Я чуть заметен в дали туманной, На фоне неба и голых рощ. — Входи свободно, дождь неустанный, Входи, холодный, входи, глухой! Входите вольно, дождь и туманы, Есть много трещин в стене сырой. — Откройте, люди, дверные болты, Откройте, люди! Я — белый снег. Все листья, ветер, в полях размел ты, Плащом я скрою их всех, их всех. — Входи свободно под крики вьюги И лилий белых живой посев Разбрось щедрее по всей лачуге До самой печи, о белый снег! Входите смело, снег, дождь и ветер, Входите, дети седой зимы! Мы, люди, любим и вас и север За скорбь, что с вами познали мы! Города-спруты {11} Равнина Перевод Ю. Левина Равнину мрак объял: овины, нивы И фермы с остовом изъеденных стропил; Равнину мрак объял, она давно без сил; Равнину мертвую ест город молчаливо. Огромною преступною рукой Машины исполинской и проклятой Хлеба евангельские смяты, И смолк испуганно задумчивый оратай, В ком отражался мир небесный и покой. Ветрам дорогу преградя, Их загрязнили дым и клочья сажи; И солнце бедное почти не кажет Свой лик, истертый струями дождя. Где прежде в золоте вечернем небосвода Сады и светлые дома лепились вкруг, — Там простирается на север и на юг Бескрайность черная — прямоугольные заводы. Там чудище огромное, тупое Гудит за каменной стеной, Размеренно хрипит котел ночной, И скачут жернова, визжа и воя; Земля бурлит, как будто бродят дрожжи; Охвачен труд преступной дрожью; Канава смрадная к реке течет Мохнатой тиной нечистот; Стволы, живьем ободранные, в муке Заламывают руки, С которых, словно кровь, струится сок; Крапива и бурьян впиваются в песок И в мерзость без конца копящихся отбросов; А вдоль угрюмых рвов, вдоль путевых откосов Железо ржавое, замасленный цемент Вздымают в сумерках гниенью монумент. Под тяжкой кровлею, что давит и грохочет, И дни и ночи Вдали от солнца, в духоте Томятся люди в страдной маете: Обрывки жизней на зубцах металла, Обрывки тел в решетках западни, Этаж за этажом, от зала к залу Одним кружением охвачены они. Их тусклые глаза — глаза машины, Их головы гнетет она, их спины; Их пальцы гибкие, которые спешат, Стальными пальцами умножены стократ, Стираются так скоро от напора Предметов жадных, плотоядных, Что оставляют постоянно След ярости на них, кровавый и багряный. О, прежний мирный труд на ниве золотой, В дни августа среди колосьев хлеба, И руки светлые над гордой головой, Простертые к простору неба, — Туда, где горизонт налился тишиной! О, час полуденный, спокойный и невинный, Для отдыха сплетавший тень Среди ветвей, чью лиственную сень Качали ветерки над солнечной равниной! Как будто пышный сад, раскинулась она, Безумная от птиц, что гимны распевали, Высоко залетев в заоблачные дали, Откуда песня их была едва слышна. Теперь все кончено, и не воспрянуть нивам; Равнину мрак объял, она без сил: Развалин прах ее покрыл Размеренным приливом и отливом. Повсюду черные ограды, шлак, руда, Да высятся скелетами овины, И рассекли на половины Деревню дряхлую стальные поезда. И вещий глас мадонн в лесах исчез, Среди деревьев замерший устало; И ветхие святые с пьедестала Упали в кладези чудес. И всё вокруг, как полые могилы, Дотла расхищено, осквернено вконец, И жалуется все, как брошенный мертвец, Под вереском сырым рыдающий уныло. Увы! Все кончено! Равнина умерла! Зияют мертвых ферм раскрытые ворота. Увы! Равнины нет: предсмертною икотой В последний раз хрипят церквей колокола. Душа города
Перевод М. Волошина Во мгле потонули крыши; Колокольни и шпили скрыты В дымчато-красных утрах, Где бродят сигнальные светы. По длинной дуге виадука Вдоль тусклых и мрачных улиц Грохочет усталый поезд. Вдали за домами в порте Глухо трубит пароход. По улицам душным и скучным, По набережным, по мостам Сквозь синий сумрак осенний Проходят тени и тени — Толпы живущих там. Воздух дышит нефтью и серой, Солнце встает раскаленным шаром, Дух внезапно застигнут Невозможным и странным. Ревность к добру иль клубок преступлений, — Что там мятется средь этих строений, Там, где над крышами черных кварталов Тянутся ввысь на последней мете Башни пилонов, колонны порталов, Жизнь уводящих к огромной мечте? О, века и века над ним, Что так славен прошлым своим, — Пламенеющим городом, полным, Как и в этот утренний час, призраков! О, века и века над ним С их огромной преступною жизнью, Бьющей — о, сколько лет! — В каждое зданье, в каждый камень Прибоем безумных желаний и гневов кровавых! Сперва — вблизи двух-трех лачуг — священник-пастырь! Приют для всех — собор, и сквозь узор оконниц Сочится свет церковных догм к сознаньям темным. Стена, дворец и монастырь, зубцы на башнях, И папский крест, которым мир овладевает. Монах, аббат, король, барон, рабы, крестьяне, Каменья митр, узорный шлем, камзол и ряса. Борьба страстей: за честь герба, за честь хоругви; Борьба держав… и короли неполновесный Чекан монет хотят прикрыть гербами лилий, Куют ударами меча свои законы И суд вершат на площадях, слепой и краткий. Потом рождается — как медленно! — гражданство: Те силы, что хотят из права прорасти, Народа когти против челюстей правителей… И яростные морды в тени, в подпольях завыванье, Бог весть к какому идолу, сокрытому в туманах, Набаты плавят в вечерах неведомые ярости; Слова освобожденья и надежды — в атмосфере, Насыщенной кипеньем мятежей; Страницы книг, внезапно просветленных, Жгут чувством истины, как Библии когда-то; Герои светлые, как золотой ковчег, откуда Выходят совершенья вооруженными и крепкими; Надежда безумная во всех сердцах Сквозь эшафоты, казни и пожары, И головы в руках у палачей… Городу — тысяча лет — Терпкому долгому городу… Не устает он противиться Страстному натиску дней, Тайным подкопам народов. Сердце его — океан, нервы его — ураган! Сколько стянула узлов эта упорная воля! В счастье сбиратель земель, Сломленный — ужас вселенной, — Всюду в победах своих и разгромах Он остается гигантом. Гудит его голос, имя сверкает, Светы его среди ночи пылают Заревом медным до самого звездного свода, О, века и века над ним! В эти мрачные утра душа его Дышит в каждой частице тумана И разодранных туч: Душа огромная, смутная, подобная этим соборам, Стушеванным дымною мглою; Душа, что скрывается в каждой из этих теней, Спешащих по улицам мрачных кварталов; Душа его, сжатая спазмами, грозная, Душа, в которой прошедшее чертит Сквозь настоящее смутные лики наступающих дней, Мир лихорадочный, мир буйного порыва, С дыханием прерывистым и тяжким, Стремящийся к каким-то смутным далям; Но мир, которому обещаны законы Прекрасные и кроткие, — они Ему неведомы, и он добудет их Когда-нибудь из глубины туманов. Угрюмый мир, трагический и бледный, Кладущий жизнь и дух в один порыв, И день, и ночь, и каждый миг несущий Всё — к бесконечности! О, века и века над ним, городом буйным! Старая вера прошла, новая вера куется, Она дымится в мозгах, она дымится в поте Гордых работою рук, гордых усильем сознаний. Глухо клокочет она, подступая к самому горлу Тех, кто несет в груди уголь желанья Громко крикнуть ее, с рыданьями кинуть в небо. Отовсюду идут к нему — От полей, от дальних селений, Идут испокон веков, из незапамятных далей Нити вечных дорог — Свидетели вечных стремлений: Этот живой поток — Сердца его биенье. Мечта, мечта! Она превыше дымов Отравленных вознесена, И даже в дни сомненья и уныний Она царит над заревом ночей, Подобно купине, пылающей звездами И черными коронами… Но что до язв? То было и прошло… Что до котлов, где ныне бродит зло? — Коль некогда сквозь недра туч багровых, В лучах изваянный, сойдет иной Христос И выведет людей из злой юдоли слез, Крестя огнем созвездий новых! |
