Не знаю, где Перевод В. Брюсова Это где-то на севере, где, я не знаю, Это где-то на полюсе, в мире стальном, Там, где стужа когтями скребется по краю Селитренных скал, изукрашенных льдом. Это — холод великий, едва отраженный В серебряном зеркале мертвых озер; Это — иней, что точит, морочит — бессонный, Низкорослый, безлиственный бор. Это — полночь, огромный скелет обнаженный Над серебряным зеркалом мертвых озер, Это — полночь, что точит, морочит, хохочет, Но раздвинуть руками гигантскими хочет Холодный и звездный простор. В дали полуночной безвольной Это смолкнувший звон колокольный, Это убранный снегом и льдами собор. Это хор похоронный, с которым без слов я рыдаю, Литургия Великого Холода в мире стальном. Это где-то, — не в старом ли северном крае? — не знаю! Это где-то, — не в старом ли северном сердце? — в моем! Дурной час Перевод Г. Шенгели С тех пор как схлынули прощальные огни, Все дни мои в тени, всё тяжелей они. Я верил в разум мой, где не гнездились тени, И мысль моя (в ней солнца шар пылал, В ней гнев светился, яростен и ал) Кидалась некогда на скалы заблуждений. Надменный, радость я немую знал: Быть одиноким в дебрях света; Я верил лишь в могущество поэта И лишь о творчестве мечтал, Что нежно и спокойно возникает И движется (а путь широк и прям) К тем очагам, Где доброта пылает. Как темен был тот вечер, полный боли, Когда сомненьями себя душа сожгла Дотла И трещины разъяли стену воли! Вся твердость рухнула во прах. Персты? Без сил. Глаза? Пусты. Надменность? Смята. Стучится кровь печальная в висках, И жизнь, как пьявками, болезнями объята… Теперь, сходя во гроб, летя невесть куда, О, как хотел бы я, чтобы над мглой бездонной, Как мрамор, пыткою и славой опаленный, Мое искусство рдело бы всегда! Ноябрь Перевод Г. Шенгели Вот листья, цвета гноя и скорбей, — Как падают они в моих равнинах; Как рой моих скорбей, все тяжелей, желтей, — Так падают они в душе моей. Лохмотьями тяжелых облаков Окутавши свой глаз слепой, Поник, под ветра грозный вой, Шар солнца, старый и слепой. Над илом ивы чуть видны; в туманы, Мелькая, черные уносятся бакланы, И льется крик их, долгий, точно вечность, Однообразный, — в бесконечность. О, эти листья, что спадают, Спадают; О, этот бесконечный дождь И этот вой средь голых рощ, Однообразный, рвущий все в душе!.. Где-то там
Перевод Б. Томашевского Блаженство тишины и ладан ароматный, Плывущий от цветов в закатный час глухой, И вечер медленный, прозрачный, необъятный На ложе золотом покоится с землей Под алым пологом, — а тишина все длится! Блаженство тишины, и облаков простор, И жемчуг островов, и берег серебристый, Коралл и перламутр, а дальше, в выси чистой, Неуловимых звезд в листве мелькнувший взор; На небесах река молочная струится В неведомую даль, в недостижимость сфер, Чтоб, оторвавшись, ускользнуть В похожий на любовь палящий тихий путь, Ушедший в дым легенд, как плаванье галер. Некоторые Перевод Б. Томашевского За далью всех светил пред ними возникает Виденье города — безбрежный черный бред, В триумфе траура, как склеп, где жизни нет… Земля? Ушла во мрак. А небо? Чуть мерцает! Гигантский мир теней раскинулся кругом, Туманный горизонт покрыл, как саван, горы, Могильные холмы теперь предстали взору, И в них погребена вся память о былом. Толпа немых людей бредет во мгле заката, И горбит их тоска, и путь их одинок. И гнет прошедших лет на них надгробьем лег, Как память тусклая о том, что жгло когда-то; Им одинаково страшны добро и зло, Бескровны их сердца, бесцветна страсти сила, Душа в борьбе за жизнь о божестве забыла. В глазах застыла мысль, молчанье в них вошло, И неподвижность льдом сковала их навеки… Мертвы желанья в них, раскаянье и страх; Они мечтать — увы! — не могут о крестах, И алой смерти свет им не закроет веки! Представшие на моих путях {8} Видение на горизонте Перевод Г. Шенгели Гляжу в окно, войдя в покинутый маяк, Дождем бичуемый: вдали — туннели в саже, Громады поездов и хлопья дымной пряжи, Где кровью фонари пропитывают мрак. В асфальтных берегах дремал огромный порт, Как масло, зыбилась его вода густая; Железным кулаком ствол мачты подымая, Чернел подъемный кран, в пустую ночь простерт. И в пестром мраморе текучей тьмы сверкал Ряд редких фонарей, бегущий по ущельям В кварталы кабачков, где все полно весельем, Где похоть рыскает меж золотых зеркал. Как рана страшная алея, подошел Раздутый на ветру громадный парус к молам, И тут явился он с упорным и тяжелым Лбом, где начертано томленье скук и зол. Как меч сверкающий в железные ножны, Он заключил в себя свой гнев и пламень дикий, И эхо берегов его разбили крики, Пересекая мрак и тишину волны. Из океана он. Он одряхлел, поник, Устал, хлеща простор, измятый бурей черной, И слыша, что всегда, всему вразрез, упорно К терзаньям вечера его взывает крик. Он казни собственной хотел. Себя он знал Рабом желания. И на кресте распятый, И кровью исходя, и пламенем объятый, — Изведал он всю смерть, что так упорно звал. А жизнь его? Она тем пронзена была, Что существует он, себя страшась жестоко; Он острой молнией своей души глубокой Упрямо бичевал в себе кипенье зла. Ужасен, устрашен, он жаждал полететь Туда, где вся бы жизнь сияла чудесами, Где знаки вещие горели б над скалами, Где шелестел бы дуб и говорила б медь; Где было б гордостью: впивая дикий страх, Слыхать вокруг себя богов глубокий голос, Пока бы грудь земли в куски не раскололась Под хладным золотом, пролитым в небесах. И много тысяч лет он бьется, над волной Вздувая паруса и мчась путем ужасным В неведомую даль, к невыносимо красным Созвездьям, чей хрусталь дробится под волной. |
