Толпа Перевод М. Волошина В городах из сумрака и черни, Где цветут безумные огни; В городах, где мечутся, беснуясь, С пеньем, с криками, с проклятьями, кипя, Как в котле, трагические толпы; В городах, внезапно потрясенных Мятежом иль паникой, — во мне, Вдруг прорвавшись, блещет и ликует Утысячеренная душа. Лихорадка с зыбкими руками, Лихорадка в буйный свой поток меня Увлекает и несет, как камень, по дорогам. Разум меркнет, Сердце рвется к славе или преступленью, И на дикий зов единокупной силы Я бегу из самого себя. Ярость ли, безумие, любовь ли — Все пронзает молнией сердца; Все известно прежде, чем сознанье Верной цели в мозг впилось, как гвоздь. Факелами потрясают руки, Рокот волн на папертях церквей, Стены, башни, вывески, вокзалы — Пляшет все в безумье вечеров; Простирают мачты золотые светы И отчаянья огни, Циферблаты отливают кровью; И когда трибун на перекрестке Говорит, то ловишь не слова — Только жест, которым исступленно Он клеймит венчанное чело Императора и рушит алтари. Ночь кипит и плещет грозным шумом, Электричеством напитан воздух, Все сердца готовы отдаться, Душа сжимается безмерной тревогой, разрешаясь Криками… и чувствуешь, что каждое мгновенье Может вознести иль раздавить рождающийся мир. Народ — тому, кому судьба судила Руки, владеющие молнией и громом, И власть открыть средь стольких смутных светов Ту новую звезду, которая пребудет Магнитом новой всемирной жизни. Чувствуешь ты, как прекрасно и полно Сердце мое В этот час, В сердце мира поющий и бьющий? Что нам до ветхих мудростей, до солнц Закатных, отпылавших истин? Вот час, кипящий юностью и кровью, Вот ярый хмель столь крепкого вина, Что всякая в нем гаснет горечь; Надежда широкая смещает равновесья, Что утомили души; Природа ваяет новый лик Бессмертья своего; Все движется, и сами горизонты идут на нас. Мосты, аркады, башни Потрясены до самых оснований. Внезапные порывы множеств Взрывают города, Настало время крушений и свершений, И жестов молнийных, и золотых чудес На высотах Фаворов осиянных. Как волна, потерянная в реках, Как крыло, ушедшее в пространство, Утони, душа моя, в толпе, Бьющей город победоносной яростью и гневом. Посмотри, как каждое безумье, Каждый ужас, каждый клич калятся, Расплавляются и прыщут в небо; Собери в единый узел миллионы Напряженных мускулов и нервов; Намагниться всеми токами, Отдайся Всем внезапным превращеньям Человека и вещей, Чтоб ощутить внезапно, как прозренье, Грозный и жестокий закон, что правит ими, — Написанным в тебе. Жизнь согласи с судьбою, что толпа, Сама того не зная, возглашает Этой ночью, озаренной томленьем духа. Она одна глубинным чувством знает И долг и право завтрашнего дня. Весь мир и тысячи неведомых причин Поддерживают каждый ее порыв К трагическим и красным горизонтам, Творимым ею. Грядущее! Я слышу, как оно Рвет землю и ломает своды в этих Городах из золота и черни, где пожары Рыщут, как львы с пылающею гривой. Единая минута, в которой потрясены века, Узлы, которые победа развязывает в битвах, Великий час, когда обличья мира меняются, Когда все то, что было святым и правым, Кажется неверным, Когда взлетаешь вдруг к вершинам новой веры, Когда толпа — носительница гнева, — Сочтя и перечтя века своих обид, На глыбе силы воздвигает право. О, в городах, внезапно потрясенных Кровавым празднеством и ужасом ночным, Чтоб вознестись и возвеликолепить себя, Душа моя, замкнись! Опьянение
Перевод Ю. Александрова В подвале, у стены — пузатых бочек строй, Одна, в двойном ряду, насупротив другой. Снабжавший корабли скульптурными богами Украсил бочки те имперскими гербами. А брюха в обручах, распертые вином, — Как животы пьянчуг, сидящих за столом. За каждым их дубовым волоконцем — Румяный виноград, насквозь прогретый солнцем. А над отверстьем — солнечный венец, Прорезанный в доске, тяжелой, как свинец. И словно вижу я похмелья огневые: Кутилы прежних дней толпятся, как живые… Вхожу я в погребок, былое помянуть И счастья аромат с глотком вина вдохнуть. Стаканов геральдические рати, Построившись в ряды, ждут винной благодати, Поблескивая в темном уголке; И рожи добрые на низком потолке Взирают из-под пыльной оболочки На гномиков, спускающихся с бочки; А деревянный фавн стоит на сундуке, Готовый к пляске, с дудочкой в руке. А через дверь в коротком коридоре Виднеется распахнутое море, И мачты там, в порту, где дремлют корабли, Привязанные пленники земли; Виднеется гора, чье имя знаменито И с именем вина в сознанье нашем слито, И лозы растеклись, раскинулись по ней, Легко плодонося на лоне мирных дней. Сливалась гавань с этою горою, Когда вскипал прибой желанного труда И пышной фиолетовой порою Пылала виноградная страда. Холмы стояли в пурпурных повязках, И сборщики — они же рыбари — Полуобнажены, гребли в сияньях вязких Расплавленного золота зари. Вздымались лозы, как фонтаны света, И отблески сверкали меж камней. Феерия бушующая эта Воспламеняла тысячи огней. Всю жизнь прирейнской солнечной долины Тот виноград могучий воплотил, И для него скользили бригантины Под гроздьями полуночных светил. Пред этим видом, где соединились Веселье, труд и раздробленный свет — И в сказочное чудо воплотились, — Впивал я влагу, коей равных нет. Сквозь губы, меж зубами, небывало Медлительно и сладостно текла Струя, созревшая в глуби подвала… Душа моя свободу обрела И над землей блаженно воспаряла, Как нежный луч, как облачная мгла. В стакане темном огоньки дрожали. Казалось — пламя сделалось вином, И вялый дух мой под его дрожжами Сам становился пурпурным огнем. И в дряблом теле сила закипала, И дух летел из мрачного подвала Туда, туда, к холмам вечеровым, К бескрайным горизонтам огневым, Где порожденные войной руины Покоились в объятиях равнины. Я приобщался к скорбным небесам И плотью мира становился сам, И тысяча неведомых общений Возможной сделалась, благодаря любви Ко всем вещам, таящейся в крови, Сулящей глуби новых превращений. В упругих разветвлениях лозы Обрел я снова мускулы тугие, Обрел я плечи мощные, нагие, Возжаждавшие солнца и грозы. И, стоя неподвижно подо мною, Гора казалась глыбою моей Победной воли, высотой земною, А чувства все укоренились в ней; А кровь моя впитала соки жизни, Которая бродила, жилы жгла И пела сердцу: жаркой влагой брызни В стакан бездонный, где огонь и мгла! Я в погребок вошел с душой веселой. Надолго я засел за стол тяжелый, Держа сосуд, где, покидая дно, Закваска мира бродит неуемно. И стало сердце, как земля, огромно, Когда благословенное вино Своей воистину великой властью До беспредельности раздвинуло мое В себе самом застрявшее житье И представленье жалкое о счастье. |
