Верхарн. «Призрачные деревни» Амазонка Перевод В. Дмитриева По скалам, по долинам и холмам Отважно скачет амазонка. Стучат копыта звонко, И стан наездницы так гибок и упрям! Назад отброшено пространство… Звенит Ее оружье и убранство: Копье, и лук, и меч, и щит. Леса, ручьи, озера, рощи — мимо! Она летит как ветер, как стрела, Вся — мускулов комок, гибка, неутомима. Конь взмылен весь, и в пене удила. Ее галоп пугает птичьи стаи В лесной глуши, где тень лежит густая И где стволы блестят, как чешуя. Струятся в них и днем и ночью соки, Разбуженные солнцем токи. Кусты, цветы и травы у ручья — Все солнце пьет и к солнцу все стремится, Как всадница, что без дороги мчится. Отвагой, силой, радостью лучится Ее улыбчивый и светозарный лик. Мужчин — тиранов грубых и владык — Поколебалась мощь и ослабела. Власть перешла К воительнице смелой… Честь ей, хвала, Прекрасной, грозной, стройной, Оружия достойной! Ей не страшна грядущая борьба Со смертью: ведь она сама — судьба. Нет рук сильней: то — варварам преграда. Струится, золотясь, волос ее волна, Сияют звезды глаз среди их водопада. Грудь правую сожгла себе она, Чтоб та в бою ей не мешала, И, гордая, на горизонте встала, К победе, к славе вся устремлена. В пещере, где зарей мрак вечный не тревожим, Изранено до крови жестким ложем, Напрасно взор вперяя в темноту, Ждет Человечество, кусая кляп во рту, Ждет, побежденное, утратившее веру, В цепях, и с уст его невольно рвется стон, И сторожит его уродливый дракон, Свернувшийся у входа в ту пещеру. Но амазонка здесь, готовая на бой С жестоким чудищем. Ей велено судьбой Сразиться с гадиной стоглавой, Хоть каждой головы оскаленная пасть Грозит, готовая напасть, И дышит смрадом и отравой. Дракон, рассвирепев, и страшен и могуч, Похож на дерево с корой шероховатой, И хвост чешуйчатый бьет в злобе бесноватой, И яд струящийся невыносимо жгуч. Огонь, и кровь, и желчь внезапно изрыгая, Он извивается, врага подстерегая, И множество когтей, клыков, и жал, И щупалец готовы впиться сразу… Распространяя вкруг зловонье, как заразу, Весь ощетинившись, дракон ей угрожал. Полна и отвращения и гнева, Разит его копьем воинственная дева. И снова прерывающийся стон, Стон Человечества несется в дали, И жалобно он эхом повторен, Как будто, полные печали, На этот стон просторы отвечали. Чудовище взвилось, безжалостно, как рок… Когда бы не коня отчаянный прыжок — Спасенье к всаднице пришло бы слишком поздно… Встает пред нею смерть неотвратимо-грозно, И телом — не душой! — овладевает страх. Все лихорадочней огонь в ее глазах, Но вновь она кидается на зверя, Подняв свой меч, в победу твердо веря. И хрип, и лязг, и треск, и гром Кругом Отражены далекими горами. Сжимает рукоять меча, Рубя сплеча, Воительница мощными руками. Сверкает молнией губительный металл, Но не слабеет вихрь и щупалец и жал: Срубила голову — две новых вырастают… И силы амазонки иссякают. О пораженье думает она, — И вот заранее побеждена. В последний раз в руке ее усталой Меч заблестел… Потом он опустился. Нависли тучи, мрак сгустился, Лишь неба край — во мгле кроваво-алой. Оружье, падая, звенит… В зенит Несется стон отчаянья и боли. Как вырваться из плена, из неволи? Воительница храбрая мертва… Светила, словно жернова, Вращаются во мраке тщетно… До цели далеко заветной. И вдаль Печаль свой устремляет взор. И вторит ей в долине скорбный хор: О скалы бьется ветер, воя, Шумит река — ей не найти покоя… А может быть, то слез журчит родник, И Человечества, не ветра, крик, Несчастную оплакивая, рвется? Оно в цепях, как раньше, остается, В то время как дракон, — которого Персей Бесстрашно укротил спустя немало дней Не силой — только мыслью, взглядом, — Улегся рядом, На все живое злобно зашипев И вновь разверзнув ненасытный зев. Города
Перевод М. Волошина О, эти города, напитанные ядом гнилого золота! О, каменные вопли, взлеты и жесты дыма, И купола, и башни, и колонны В звенящем воздухе средь кипени труда… Ты возлюбил ли ужас и тоску их, Странник, Печальный и задумчивый, На огненных вокзалах, что опоясали вселенную? О, вихрь колес сквозь горы и пространство! Набат глухой и тайный, что лихорадил душу твою, — Он в городах гудел по вечерам; их пламя Неисчислимое и красное твой озаряло лоб, Их черный лай, и мстительные крики, и улюлюканье охоты Были лаем, криком и травлей твоей души; Все существо твое глубоко искажалось их Богохульствами, И воля твоя была добычей их потока: Вы ненавидели друг друга, обожая. О, взлеты их, кощунства, преступленья, Вонзенные, как в спину нож, закону! Сердца колоколов и лоб их колоколен Забыли их жертв число; Чудовищные их нагромождения заслоняют небо; Ужас века сосредоточен в них; Но их душа таит тот вечный миг, Что в неиссчетных днях собою метит время. История была плодотворима Из века в век приливом их идей; Их мозг и кровь питались новой кровью, Что в старый мир вливается надеждой И гением. Они калят дерзанья, причащают Пространства и колдуют горизонты, Их притяжения вникают в дух, как яд; И каждый вознесенный над другими — Ученый, иль апостол, иль поэт — Несет свой пламенник в пыланье их пожаров. Они в неведомое строят лестницы Для восхожденья дерзостных исканий, Светлыми ногами топчут ложь, что приковала цепью Мир к человеку, человека к богу. Видали ль ночью вы короны их огней И храмы из стекла и золота, откуда Чудовищные взгляды одетых медью стекол Устремлены к созвездьям сивиллинским? В кварталах молчаливых посещали ль Лаборатории, в которых неотступно От вывода до вывода, от связи и до связи 197 Сквозь бесконечности преследует ученый Мельчайший трепет жизни? Тот человек, что судит, мыслит, волит, Ими весит и мерит сам себя. Все тайны, все загадки мира Им служат ставкой уже целый век В борьбе великой с судьбами. О, ярость знаний и осторожность схваток! Загадка здесь — ее следят, и травят, И настигают, как зверя свирепого, Чтоб уловить мгновенье, когда Ее глаза, раскрытые внезапно, разорвут Покровы тьмы и истину откроют. Тогда пусть ветры, волны, и небеса, и звезды, И тяжкие мосты, что давят глыбы устоев каменных, Базальты порта, городские стены Трепещут на четыре стороны пространства, Они не потрясутся столь полной радостью, Как страстный дух искателя Над новою победой. Нечто в мире внезапно изменилось Этим взрывом света из темноты; И все равно, прославят или ославят гений того, Кто выломал враждебные ворота, Что защищали тайну, — Сила его поглощена великой силой городов: Их бытие еще полнее ею. Так те, что мыслят, будущему мира От времени до времени несут ярь мозга своего: А между тем встают еще иные, Те, что горят с толпой и для толпы. Подвижники и мученики грезы, Они провидят ее идущей по садам мучений И крови — к светлому свершению времен, Когда дух справедливости проникнет в человека. Ложь издала законы — тексты черных истин: Их надо грызть всечасно, Ожидая, пока не сломят их тараны мятежа; А если надо кровавых удобрений для светлых всходов, Если нужен великий гнев для полноты любви, Если надо исступленье для сердца рабьего — То гулы набатов черных взмоют города Рыкающим приливом вкруг новых прав. Там, наверху, в кварталах старых, в тусклых залах, Где светы газа безграничат жесты, А голоса, и кулаки, и крики трибунов светлых Утверждают потребность всех, как истинное право; Таблицы, тексты, правила, системы и библии Даются в передержках торжественных речей; Для человека в мире нет господина иного, чем он сам, И в нем самом владычествует мир; Оратор говорит и сильно и высоко, слово его сверкает, Космато и истребительно, как полеты кометы, Как знамя безумное, простертое к победе; А если он берет толпу трамплином — Что до того? Он тот, чья воля полна через край Вскипающими токами расцветов; Отчаянья, и ярости, и гневы, И грозовое молчание горят в его руках: Как некий тайный властелин, он видит Подземное глухое набуханье тайных сил. Когда ж в согласье простом и неизбежном сопрягутся Полет искателя с порывами трибуна, То нет у неба такой грозы, Таких громов у власти, у порядка такого произвола, Чтоб раздавить собой победу мировую. |
