Эреньен. Я запрещаю тебе так думать.
Клер. Ты сам говорил это вчера.
Эреньен. О! Я — это другое дело!..
Народ любит меня, и я люблю его, несмотря ни на что, наперекор всему. То, что теперь происходит, — только размолвка между нами.
На улице взрыв оскорбительных криков.
Клер. Там тысячи людей, жаждущих оскорбить нас. И это всё те же, кто недавно прославлял тебя! Ах подлые, презренные безумцы!
Эреньен. Действительно, можно подумать, что они никогда не знали меня. (Идет к окну, подняв кулаки.) О, звери! Звери! Звери! (Затем возвращается к своему письменному столу.) Однако вчера, на собрании в Старом Рынке, меня встретили бурей восторга. Эно защищал меня с таким пылом, что я ему все прощаю. Ле Бре прибежал ночью для того только, чтоб меня успокоить и ободрить. Этого никогда еще не было. Двуличие правительства становится очевидным. Вся Оппидомань пошла снова за своим настоящим вождем. Вернулся час моего торжества. Ведь правда, скажи? (С нетерпением.) Ну, скажи.
Клер. Надежда есть.
Эреньен. О нет! Уверенность!
Я верю в жребий мой великий.
Пускай их тысячи, пусть яростны их крики,
Я вижу, как подъемлется вокруг
Цветник приветствующих рук.
И вот из глубины былого
Воспоминаний бурною волной
Я поднят ввысь — я стал великим снова.
(Словно думая вслух.)
Грядущее теперь — покорный пленник мой.
И те, кто роет мне могилу,
И кто со мною заодно,
Уже мою почувствовали силу.
Прекрасное во мне воплощено.
Мечта зовет бороться неустанно.
О время дивное! Тобою сердце пьяно.
И что мне суд толпы, ее нестройный хор,
Смешавший крики похвалы и брани?
Пленен видением грядущего мой взор,
И настоящее я вижу как в тумане.
Клер (указывая на улицу.) Если бы они видели тебя, как покорила бы их твоя уверенность!
О милый друг, как я горжусь тобою!
Я самая счастливая из жен.
Твоей душой мой дух воспламенен.
Прими же поцелуй мой благодарный!
Возьми его, носи его с собой,
Как меч, сверкающий во мгле.
Найдется ли другой мужчина на земле,
Гордившийся когда-нибудь таким
Горячим, искренним и чистым поцелуем!
(Целует его.)
Эреньен. Если бы я пал духом, то снова обрел бы себя в тебе, так много в твоем сердце моей силы! Но я настолько уверен в своей судьбе, что всё, ныне происходящее, кажется мне сновидением. Я верю в нежданное, в случай, в неведомое. (Указывая на улицу.) Пусть воют и ревут! Они раскаются в этом.
Гул разрастается. Глухие удары в дверь нижнего этажа. Вылетают стекла.
Если они не перестанут стучать, я им открою.
Клер. Это безумие!
Эреньен. Уже одно мое появление не раз превращалось в победу! Я никогда не прогонял их, если они стучались в мою дверь. (Отстраняя Клер, которая хочет его удержать, подбегает к окну, раскрывает его и гордо выпрямляется, скрестив руки.)
Гул становится более робким, потом ослабевает, полная тишина. Внезапно издали раздаются другие крики: «Долой правительство!», «Долой провокаторов!», «Да здравствует Эреньен».
Наконец-то!.. Вот настоящий народ! Тот народ, который мне рукоплескал на Старом Рынке! Сердце не обмануло меня. Оно чуяло правду, когда мой слух еще ничего не различал.
На улице волнение, свалка. Противоречивые крики. Постепенно все успокаивается.
Клер (у окна). Ле Бре будет говорить. Слушай.
Эреньен (нетерпеливо ). Я сам хочу говорить.
Ле Бре (на улице). Эреньен был искренен и прямодушен.
Вас здесь пятьсот человек, и вы все вопите, а между тем каждому из вас он чем-нибудь помог. Вот я, например: он вырвал меня из когтей консульского суда. В прошлом году он боролся за освобождение Эно. А вы все? Вас, голодающих, гибнущих, он спас во время этой стачки…
Эреньен (нетерпеливо). Я не нуждаюсь в защите. (Обращаясь к Ле Бре, говорящему на улице.) Я сам хочу завладеть народом: я не желаю принимать его из чужих рук!
Толпа. Пусть говорит!
— Долой! Смерть! Он изменник!
— Пусть говорит!
— Смерть! Долой! Его подкупили!
— Дайте ему говорить!
— Замолчите!
Эно (на улице). Я, Шарль Эно, не доверял Жаку Эреньену. Он казался мне человеком подозрительным. Я боролся с ним, как вы все… Теперь я жалею об этом.
Толпа (противоречиво). Да здравствует Эреньен!
— Смерть! — Долой!
Эно. Правительство подослало к нам провокаторов. Я заметил их вчера на Старом Рынке. Они советовали другим негодяям убить Жака Эреньена, разграбить его дом, изобразить народное мщение.
Толпа. Смерть правительству!
— Да здравствуют граждане Оппидомани!
— Да здравствует Эреньен!
Эно. Эреньен нам необходим.
Толпа. Зачем он принимает подозрительные поручения?
— Зачем он покидал наши собрания?
— Он деспот!
— Он мученик!
— Пусть защищается!
— Молчать!
— Мы должны просить у него прощения!
Эреньен. Да, просить прощения, ибо в таких людях, как я, не сомневаются. Ложь для правительства Оппидомани так же естественна, как для меня дыхание. Кирпич за кирпичом, все здание его могущества рассыпалось в прах; лоскут за лоскутом распалась мантия его власти. Оно призвало меня, чтобы сшить эти лохмотья. Оно отправило меня на Авентин с затаенной мыслью: либо завладеть мной, либо погубить меня. Поручение было трудно, опасно, заманчиво. Я выполнил его как свой долг. И что же: вами я не убит, правительством не побежден. Я остался свободным и, как всегда, отдаю все силы на служение высшей идее.
Я слышал только что крики: «Продажная душа! Его подкупили!» (Оборачивается и хватает с письменного стола папку с бумагами.) Продажная душа! Чего только не делали, чтобы подкупить меня! (Потрясает связкой бумаг.) Все, что низость может предоставить отступнику, все, что подкуп может предложить изменнику, — все обещано в этой пачке писем. Для того, чтобы вы своими руками могли коснуться бесстыдства, хитрости, коварства, низости, слепоты правительства, — я отдаю вам эти письма. Все они сопровождались настойчивыми просьбами, все они были прологом к горячим убеждениям, все они были лишь тенью мерзости, раскрывшейся в личных переговорах. Чего не смели писать, о том говорили, чего не смели сказать вслух, о том шептали на ухо, чего не смели произнести, то подразумевалось. После каждой неудачи атака возобновлялась, на отказ отвечали более щедрым предложением. Под конец была забыта всякая гордость. Мне стоило сделать одно движение, разжать руку, чтобы захватить всю власть и воплотить в одном себе все прошлое. Ах! Поистине я восхищаюсь самим собой, вспоминая, как упорно не разжималась моя рука. А теперь прочтите сами эти письма. (Бросает их в толпу.) Обсудите их, поделите на части, рассейте их на все четыре стороны, по всей Оппидомани. В них отразилось глубокое падение правительства! Вы поймете все. И если я безумно рискую, слагая оружие, то в этом риске — моя неколебимая уверенность. Добровольно, с великой радостью гублю я себя в глазах консулов; я наношу им незабываемое оскорбление и отдаю себя под защиту вашего правосудия. Отныне за мою голову отвечаете вы. Я уязвим со всех сторон, я превратился в яркую мишень, в которую будут направлены все стрелы. Так поклянитесь же мне, что, невзирая на самую черную клевету, невзирая на самую нелепую или самую правдоподобную выдумку, вы все равно пойдете за мной, закрыв глаза и распахнув души!
