Жак Эреньен. Сюда, мои друзья! Кладите его осторожней. (Помогает несущим; затем, как бы обращаясь к самому себе.) Бедный старик! Бедный старик! Тебе не суждено умереть, как умер твой отец, в своей постели! О, войны, войны! Их нужно ненавидеть ненавистью твердой, как алмаз!
Пьер Эреньен. Эреньен! Эреньен!
Жак Эреньен. Я здесь, отец, подле тебя, перед твоими глазами, близ твоих рук. Я здесь, подле тебя, как при жизни матери, так близко от тебя, что слышу каждое биенье твоего сердца. Ты видишь меня? Чувствуешь ли, что я по-прежнему люблю тебя?
Пьер Эреньен (коснеющим языком). На этот раз — конец! Ты уже не успеешь перевезти меня к себе, в Оппидомань. Я счастлив, вокруг меня родные равнины. Прошу тебя о милости: позволь старому кюре подойти ко мне.
Жак Эреньен. Отец мой, любое желание, любая воля твоя будут исполнены. Я должен уйти?
Пьер Эреньен. Исповедоваться можно только наедине.
Эреньен отходит в сторону. Кюре приближается. Дядя Гислен робко подходит к трибуну, желая с ним поговорить, покуда совершается исповедь.
Дядя Гислен. Господни Эреньен, я вижу, вы добры по-прежнему… а я считал вас не таким. Вы — главный человек в Оппидомани, и на наших фермах часто заходил разговор о вас… Мои сыновья за вас заступались… Быть может, они и правы… Но теперь, когда деревня умерла, откуда, скажите мне, придет к нам жизнь? Где найти уголок, чтоб посеять зерно и вырастить пшеницу? Где найти пядь земли, не отравленную дымом, нечистотами, ядом и войной? Скажите… Скажите!
Эреньен молчит. Все его внимание обращено на отца. Когда Гислен кончает говорить, он едва пожимает плечами.
Пастух (медленно приближаясь к Эреньену). Жак, ты узнаешь меня?
Жак Эреньен. Как, ты жив еще, старый пастух! (Сильно взволнованный, целует его.)
Пастух. Я много лет провел вдалеке отсюда, я видел новые, чудесные страны. Вот так уходишь, скитаешься изо дня в день, из края в край, и потом, вернувшись, видишь, как умирают люди.
Пьер Эреньен. Простите меня все, кого я оскорбил.
Кюре. Не тревожься, — ты жил христианином и будешь спасен. (Отпускает ему грехи.)
Жак Эреньен (подводя пастуха к умирающему). Отец, это пастух со Звенящих полей; ты знаешь его; он самый старый из твоих слуг и друзей.
Пьер Эреньен (долго смотрит на пастуха и, внезапно узнав его, схватывает за руку и притягивает к себе. Довольно твердым голосом). Когда я умру, пастух, ты истребишь все старые семена. Они покрыты вредной пылью, они изъедены, они заплесневели. Не с ними торжественно обручится земля. А ты, побывавший всюду, ты посеешь на моем поле, на моей ниве новые семена — живые, свежие, прекрасные семена, которые ты видел в девственных землях.
Пауза. Пастух наклоняется и становится на колени. Нищие и носильщики делают то же самое.
А теперь поверните меня к солнцу.
Его просьбу исполняют, но на западе, где в это мгновение заходит солнце, вся местность озаряется кострами пылающих деревень; их горячее дыхание обдает умирающего.
Крестьянин (указывая на Пьера Эреньена). Отсветы пожара пробегают по его лицу.
Второй. Видно, он к огню и повернулся!
Третий (к тем, кто помогает Пьеру Эреньену). Осторожней… осторожней… лучше ему не видеть пламени.
Четвертый. Поверните его направо.
Пятый. Сюда… сюда… Направо… Направо…
Но старик, судорожно цепляясь за носилки, остается в том же положении, обратив лицо к закату и пожару.
Шестой. Бедный!.. Если бы он знал!
Пьер Эреньен (почти угасшим голосом). Жак Эреньен, подойди ко мне, подойди поближе. Я хочу умереть, касаясь руками (гладит его) и видя перед собой… то, что я люблю больше всего на свете… Я был словно одержим тобой… Я никогда не отрекался от тебя, почти благословлял страдания и горести, которые ты причинял мне. Да, я любил тебя, и еще я обожал землю. Я жил вместе с солнцем — оно было моим зримым богом. Умри я ночью, в его отсутствие, я счел бы себя наказанным. К счастью, оно предо мной, и я протягиваю к нему руки. (Приподнимается по направлению к пожару.) Я его больше не вижу, но по-прежнему чувствую его благодетельный, победный свет…
Жак Эреньен (шепчет). Отец! Отец! (Колеблется, рассеять ли заблуждение отца или принять его слова как внезапное пророчество.)
Пьер Эреньен. Я чувствую, я люблю, я понимаю его; даже и в этот час оно одно несет единственную еще возможную весну! (Запрокидывает голову и умирает.)
Жак Эреньен целует своего отца. Он приникает губами к его губам, как будто запечатывает их, как будто хочет уловить ту первую истину, которую они возвестили.
Жак Эреньен. Понимал ли он сам смысл своих слов?.. «Единственную еще возможную весну!..» (Постепенно возвращается к действительности и овладевает собою.)
Нищие, крестьяне, рабочие окружают его. Пастух долго пожимает ему руки. Носильщики поднимают тело и пускаются в путь. В эту минуту толпа женщин и детей, спускавшаяся по дорогам, ведущим из города, выходит на перекресток. Их сопровождают старики.
Старик (останавливается и указывает на тело Пьера Эреньена). Покойник! Это Эреньена несут на носилках?
Второй. А что это за толпа?
Третий. Вся деревня хлынула в Оппидомань.
Четвертый. Не думают ли они, что там их примут с распростертыми объятиями? (Кричит.) Эреньен! Эреньен!
Эреньен. Кто зовет меня?
Старик. Оппидомань заперлась в своих стенах; она не примет бродяг и мертвецов, которых ей посылает равнина…
Эреньен. Я возвращаюсь домой; я потерял отца; я сам хочу похоронить его и спасти от грабежа и поругания.
Старик. Вас прогонят пулями; оттуда изгоняют всех, кто не участвует в защите.
Второй. Там взрывают мосты. Стены ощетинились войсками.
Третий. Город уже не разбирает, кого он гонит. Никто не узнает вас.
Четвертый. Идти туда — безумие.
Пятый. Это значит бросать вызов смерти.
Шестой (уговаривая). Останьтесь с нами, ради нас. Вы нас спасете.
Эреньен. Клянусь, что я войду в Оппидомань. Если вы сомневаетесь в этом, не следуйте за мной.
Старик. Мы больше не можем.
Крестьянин. Лучше умереть у себя дома.
Старики, нищие и кое-кто из крестьян остаются на месте. Остальные — и пришедшие из города, и явившиеся с равнины — следуют за Эреньеном. Похоронная процессия медленно удаляется.
Старик. Эреньен — единственный человек, сохранивший твердость и мужество перед надвигающейся грозой. Может быть, его и примут там…
Второй. А тех, кто следует за ним, перебьют поголовно.
Третий (поворачиваясь к равнинам). Посмотрите туда; враг поднимает стихии, чтобы повести их на бой. Он сдерживает, направляет, укрощает, бросает их на неприятеля.
Четвертый. И, умертвив деревни, он уничтожит города.
Старик из города
(самый старый)
О, города! О, города!
Их суета и вечное волненье,
Их ярый вой, их злоба и гоненье
На простоту, им чуждую всегда.
О! Эти грешные пред небом города!
Тупой, уродливый их строй,
Их необузданный разврат,
Их магазины, рестораны,
Где гроздьями грехи висят,
Как шесть грудей на статуях Дианы,
Нечистой жаждою воспламеняя взгляд.
О, города!
Там юность блекнет и теряет цвет,
Там в героизме смысла нет,
Забыта справедливость навсегда.
О, города, о, города!
Возникнув из земли зловонными цветами,
Они простерли щупальца, как спруты,
И, так же хищны, вкрадчивы и люты,
Сосут из мира кровь бесчисленными ртами.
