Я весь сгорал от возбуждения. Топот копыт по камням слился в сплошной гул, смешанный с раскатами отдаленного грома. Но я вскоре понял, что это не гром, а мычание тысяч испуганных животных.

Все ближе и ближе топот копыт и мычание. Все ближе и ближе крики людей, нарушающие тишину ночи. Вот показалось первое животное — полосатая антилопа, которая каким-то образом затесалась в стадо. Как стрела, пронеслась она мимо нас, а за ней через минуту последовал бык. Молодой и легкий, он перегнал своих товарищей и промчался мимо с пеной на губах и с высунутым языком.

Затем появилось стадо, показавшееся мне бесконечным. Коровы, телята, быки и волы — все смешалось в одну сплошную массу и все рычало, мычало. Потрясающий шум; в глазах рябило от этих животных всех мастей. Их длинные рога сверкали при лунном свете, как слоновая кость. Бегство буйволов из камышей в тот день, когда я был ранен, можно сравнить с этой картиной.

Стадо неслось мимо нас потоком, могучей движущейся массой, такой плотной, что человек мог пойти по их спинам. Несколько телят, вытесненных наверх, уносились вперед таким образом. Счастье, что никто из нас не оказался на их пути. Они неслись с такой непреодолимой силой, что ни одна изгородь или стена не спасли бы нас. Даже толстые деревья, росшие в овраге, были вырваны с корнем.

Наконец длинная вереница начала редеть, теперь бежали слабые и раненые животные, которых было очень много. Другие звуки стали покрывать мычание быков — возбужденные крики людей. Сперва показались наши товарищи — загонщики скота, усталые и запыхавшиеся, но с торжеством размахивавшие копьями. Среди них — старик Тшоза. Я окликнул его. Он услышал меня и улегся рядом со мной, с трудом переводя дыхание.

— Мы угнали весь скот, — проговорил он, тяжело дыша. — Ни одного животного не оставили, кроме затоптанных. Садуко идет вслед за нами с остальными нашими братьями, кто остался жив. Все племя амакобов преследует нас. Садуко удерживает их, чтобы дать время скоту уйти.

— Очень хорошо, — ответил я. — Теперь вели своим людям спрятаться среди нас, чтобы они могли отдышаться перед битвой.

Едва последний из них исчез, как усилились крики, я расслышал звук выстрела. Это значило, что Садуко со своим отрядом и преследующие амакобы уже недалеко. Вскоре показалась кучка амангванов. Они не сражались больше, а бежали изо всех сил, так как знали, что приближались к засаде, и хотели проскочить ее, чтобы не смешаться с амакобами. Мы пропустили их. Одним из последних бежал Садуко, очевидно, раненый, так как на боку у него виднелась кровь. Он поддерживал моего охотника, серьезно раненого.

— Садуко, — окликнул я его, — расположись со своим отрядом на гребне скалы и отдохните там, чтобы вы могли прийти нам на помощь в случае надобности.

Он помахал в ответ ружьем — говорить он не мог — и прошел с остатками своего отряда — их было не более тридцати человек — за скотом. Не успел он скрыться из вида, как появились амакобы. Это была беспорядочная, недисциплинированная толпа, пятьсот или шестьсот человек, по-видимому, потерявшие не только скот, но и голову, вооруженные, как попало: иные имели широкие копья, другие метательные, некоторые не имели даже щитов. Многие шли совсем голые, видимо, не имели времени надеть свои повязки, не говоря уже о боевых украшениях. Очевидно, они обезумели от ярости, и испускаемые ими дикие звуки сливались в одно могучее проклятие.

Момент боя наступил. По правде сказать, я вовсе не жаждал его. В конце концов, мы украли скот у этого народа, а теперь собирались перебить его. Я должен был вспомнить страшный рассказ Садуко об убиении всего его племени, прежде чем мог решиться подать условленный сигнал. Кроме того, я подумал, что они намного превосходили нас количественно и весьма вероятной казалась их победа. Но раскаиваться было поздно.

Я поднялся на скалу и выпустил оба заряда из моей двустволки в приближавшуюся орду. В следующую минуту с ревом, напоминающим вой диких животных, с обеих сторон ущелья выскочили из своей засады свирепые амангваны и набросились на своих врагов. Ими руководила ненависть и долг мести за убитых отцов и матерей, сестер и братьев. Они, оставшиеся, должны отомстить кровью за кровь.

Как они, больше похожие на дьяволов, чем на человеческие существа, сражались! После первого рева, вылившегося в слово «Садуко», они дрались молча, как бульдоги. Хотя их было мало, но своим страшным натиском они оттеснили сперва амакобов. Затем, когда последние оправились от неожиданности, численное их превосходство стало сказываться. К тому же, они были тоже храбрецы, не поддавшиеся панике. Десятки их пали сразу, но оставшиеся стали теснить амангванов вверх на гору. Я мало принимал участия в битве, но отброшенный вместе с остальными, стрелял, вынужденный спасать свою жизнь. Шаг за шагом нас теснили назад, пока, наконец, мы не очутились вблизи гребня ущелья.

И вот, когда исход битвы колебался, раздался снова крик «Садуко!» и сам предводитель со своими тридцатью воинами бросился на амакобов. Эта атака решила битву. Не зная численности подкрепления, оставшиеся амакобы повернули и бежали, но мы не преследовали их далеко.

На вершине холма мы устроили смотр нашим отрадам. Нас осталось не более двухсот человек, остальные пали или были смертельно ранены.

Измученный до последней степени, я все же будто сквозь сон увидел нескольких амангванов, тащивших за собой старого дикаря с криками:

— Вот Бангу, кровопийцу Бангу мы поймали живьем!

Садуко шагнул к нему.

— А! Бангу! — воскликнул он. — Теперь я могу тебя убить, как ты убил бы много лет тому назад маленького Садуко, если бы Зикали не спас его. Смотри, вот знак твоего копья.

— Убей меня! — сказал Бангу. — Твой дух сильнее моего! Убей, Садуко.

— Нет! — ответил Садуко. — Ты устал, я тоже устал, и мы оба ранены. Возьми копье, Бангу, и будем сражаться.

И при лунном свете они вступили в единоборство. Бились свирепо, а все кругом стояли и смотрели, пока Бангу не упал навзничь.

Садуко отомстил. Я был рад, что он убил своего врага в честном бою.

На следующее утро мы достигли того места, где оставили мои фургоны. Переход для нас, обремененных захваченным скотом и нашими ранеными, был весьма утомительным. Настроение было тревожное. Мы ждали, что оставшиеся амакобы попытаются нас преследовать. Этого однако они не сделали, так как у них было слишком много убитых и раненых, а оставшиеся в живых пали духом. Они вернулись в свои горы и жили с тех пор в нищете, ведь у них осталось менее пятидесяти голов скота. В конце концов Панда отдал их победителю, Садуко, и тот присоединил их к амангванам. Но это случилось несколько позже.

Отдохнув немного у фургонов, мы осмотрели захваченный скот. Его оказалось немного более тысячи двухсот голов, не считая сильно искалеченных во время бега животных, которых мы убили на мясо. Поистине богатая добыча! Садуко, несмотря на рану в бедре, стоял с блестящими глазами и обозревал скот. И не мудрено. Из бедняка он превратился теперь в богача и был уверен — я разделял его веру, — что при таких изменившихся обстоятельствах и Мамина, и ее отец благосклонно отнесутся к его сватовству. Я тоже окинул взглядом скот и размышлял, вспомнит ли Садуко нашу сделку, в силу которой шестьсот голов принадлежали мне. Шестьсот голов! По пять фунтов стерлингов — это всего 3000 фунтов — сумма, которой я никогда не имел за всю свою жизнь. Но вспомнит ли Садуко? В общем, я думал, что он не вспомнит, так как кафры не любят расставаться со скотом.

Но он вскоре повернулся и проговорил с некоторым усилием:

— Макумазан, половина этого скота принадлежит тебе, и ты вполне заслужил его, ведь мы одержали победу благодаря твоему хитроумному плану. Давай же делить скот поштучно.

Итак, я выбрал себе хорошего вола, и Садуко выбрал себе, и так продолжалось, пока я не отобрал себе восемь волов. Тогда я повернулся к Садуко и сказал: