— Достаточно. Эти волы мне нужны, чтобы заменить в моей упряжи тех, что пали в пути, но больше мне не нужно.

Возгласы удивления вырвались у Садуко и у всех, стоявших с ним, а старик Тшоза воскликнул:

— Он отказывается от шестисот голов скота, которые по справедливости принадлежат ему! Он, должно быть, сумасшедший!

— Нет, друзья, — ответил я, — я не сумасшедший. Я сопровождал Садуко в его набеге потому, что он мой друг и помог мне однажды в минуту опасности, но я не хочу брать себе добытое ценою крови. Согласно вашим законам этот скот принадлежит мне, значит, я могу располагать им. Я даю по десяти голов каждому из моих охотников и по пятнадцати родственникам убитых. Остальных я отдаю Тшозе и прочим амангванам, сражавшимся с нами, и разделить их между собой они могут по соглашению.

Громкие, восторженные крики грянули со всех сторон. Садуко тоже поблагодарил меня с присущим ему высокомерием, я не думаю, чтобы он был очень доволен. Хотя мой дар освобождал его от необходимости поделиться своей долей со своими товарищами, но мне кажется, он опасался, что амангваны с этих пор будут любить меня больше, чем его. Так и произошло на самом деле, и я уверен, что среди всех этих дикарей не было человека, который не отдал бы своей жизни за меня, и до сего дня мое имя известно им и их потомкам.

Обратно к краалю Умбези мы двигались медленно: раненые и огромное стадо задерживали нас. Но от стада мы скоро избавились. Отобрав сотню самых лучших животных, Садуко отослал остальных под охраной старика Тшоза и половины своих воинов в приготовленное место, где они должны были ждать его прихода.

Прошло около месяца с памятной битвы. И вот мы наконец расположились лагерем недалеко от крааля Умбези, в том самом лесу, где я впервые встретился с воинами Садуко. Но как они отличались теперь от тех тощих дикарей, которые, словно призраки, выскользнули тогда из-за деревьев на зов своего предводителя! В пути Садуко купил им красивые повязки и одеяла, волосы они украсили длинными черными перьями птиц, а из шкур убитых волов сделали щиты. Кроме того, от хорошей обильной пищи они поправились, стали полными и лоснящимися.

Садуко решил провести ночь в лесу, ничем не выдавая нашего присутствия, а на следующее утро выступить во всем величии в сопровождении своих воинов, презентовать Умбези затребованные им сто голов скота и официально просить руки его дочери.

Этот план был в точности выполнен. На следующее утро, после восхода солнца, Садуко по примеру великих предводителей выслал вперед двух разряженных глашатаев, чтобы они объявили Умбези о его приближении, за ними выслал еще двоих, чтобы они воспевали и восхваляли подвиги Садуко (кстати, я заметил, что он им строго приказал ни словом не обмолвиться обо мне). Затем мы выступили всем отрядом. Впереди шел Садуко в великолепном одеянии предводителя, с небольшим копьем в руках, в коротенькой юбочке из леопардовой шкуры и с перьями на голове. Его сопровождала свита из шести самых статных его товарищей, исполнявших роль его советников. За ним шел я в старом дорожном костюме, весь в пыли. Меня сопровождал безобразный, курносый Скауль в замасленных брюках и в стоптанных европейских сапогах, из которых выгладывали пальцы, и трое моих охотников в еще более жалком виде. За нами шагали принаряженные амангваны, человек восемьдесят, замыкалось же шествие стадом волов под присмотром нескольких погонщиков.

Наконец мы у ворот крааля. Глашатаи все еще выкрикивали и подплясывали.

— Вы видели Умбези? — спросил их Садуко.

— Нет, — ответили те, — он спал, когда мы пришли, но его люди сказали нам, что он скоро выйдет.

— Скажите его людям, чтобы он поторапливался, иначе я сам его выволоку, — заявил Садуко.

В эту минуту отворились ворота крааля, и в них появился толстый и смущенный Умбези. Меня поразил его испуганный вид, хотя он и старался скрыть свой страх.

— Кто является ко мне в гости с такой толпой? — спросил он, увидев ряды вооруженных людей. — А, это ты, Садуко! — и, оглядывая его с ног до головы, прибавил — Каким ты стал важным! Ограбил кого-нибудь? А, и ты здесь, Макумазан! Ты, я вижу, не стал важным. Ты похож на корову, вскормившую зимой двух телят. Но скажи, для чего здесь все эти воины? Мне нечем накормить так много людей, в особенности теперь, сразу после празднества.

— Не беспокойся, Умбези, — величественно ответил Садуко. — Я захватил с собой пищу для своих людей. Мое же дело очень простое. Ты потребовал у меня выкуп за Мамину сто голов скота. Вот они. Пошли своих слуг пересчитать их.

— С удовольствием, — как-то нервно ответил Умбези и что-то приказал стоявшим около него слугам. — Я рад, что ты внезапно так разбогател, Садуко, хотя и не могу понять, как это случилось.

— Все равно, как это случилось, — сказал Садуко. — Главное, что я богат, потрудись послать за Маминой. Я хочу поговорить с ней.

— Да, да, Садуко, я понимаю, что ты хочешь поговорить с Маминой, но, — и он с отчаянием оглянулся, — я боюсь, что она спит. Ты знаешь, что Мамина всегда поздно встает и терпеть не может, когда ее тревожат. Не придешь ли ты лучше в другой раз? Скажем, завтра утром? Она, наверно, к тому времени встанет… Или еще лучше приходи послезавтра.

— В какой хижине Мамина? — грозно спросил Садуко.

— Не знаю, Садуко, — ответил Умбези. — Она спит то в одной, то в другой хижине, а иногда ходит к тетке, до которой несколько дней пути. Я нисколько не удивлюсь, если она ушла туда вчера вечером.

Прежде, чем Садуко ответил, раздался резкий, визгливый голос безобразной старухи, сидевшей в тени. Я узнал ее. Это была Старая Корова.

— Он лжет! — визжала она. — Он лжет! Мамина навсегда покинула этот крааль. Она спала эту ночь не со своей тетей, а со своим мужем Мазапо! Умбези отдал ему в жены дочь два дня тому назад, получив сто двадцать голов скота, на двадцать голов больше, чем ты предлагаешь, Садуко.

Мне казалось, Садуко сойдет с ума от ярости. Его темная кожа стала совсем серой, он дрожал, как лист! Он, казалось, вот-вот свалится. Но он прыгнул, как лев, и схватил Умбези за горло, отшвырнул его назад, угрожая копьем.

— Гнусная собака! — закричал он громовым голосом. — Говори правду или я вспорю тебе живот! Что ты сделал с Маминой?

— О Садуко, — ответил Умбези прерывающимся голосом. — Мамина сама захотела выйти замуж. Это не моя вина.

Не схвати я Садуко и не оттащи его назад, это была бы последняя минута в жизни Умбези. Садуко уже замахнулся копьем. Ослабевший от волнения, несчастный юноша не мог вырваться из моих рук, я же держал его, пока рассудок вновь не вернулся к нему.

Наконец он немного пришел в себя и отбросил копье, как бы боясь искушения. Затем все тем же страшным голосом спросил:

— Есть у тебя еще что сказать, Умбези? Я хочу выслушать все, прежде чем отвечу тебе.

— Только это, Садуко, — ответил Умбези, поднявшись с земли и трясясь, как тростник. — Я поступил так, как поступил бы всякий отец. Мазапо очень могущественный предводитель, он будет мне хорошей опорой в старости. Мамина объявила, что хочет выйти за него замуж…

— Он лжет! — завизжала Старая Корова. — Мамина сказала, что не хочет выходить замуж ни за какого зулуса, кажется, она имела виды на белого человека, — и она покосилась на меня. — Но потом она сказала, что раз ее отец желает, чтобы она вышла замуж за Мазапо, то она, как послушная дочь, повинуется. Но если этот брак вызовет раздоры и прольется кровь, то пусть эта кровь падет на его голову, а не на ее…

— Ты тоже выпускаешь свои когти против меня, проклятая кошка! — сказал Умбези и так огрел старуху по спине, что она убежала, визжа и ругаясь.

— О Садуко! — продолжал он. — Не отравляй своего слуха этими лживыми речами. Мамина никогда не говорила ничего подобного, а если говорила, то не мне. Так вот, когда моя дочь согласилась взять Мазапо в мужья, его люди пригнали сюда сто двадцать самых лучших волов. И ты хотел, чтобы я не принял их, Садуко? Вспомни, Садуко, что ты обещал мне сто голов, то есть, на двадцать меньше. Но в то время у тебя не было ни одного вола, и я не мог представить себе, откуда ты их достанешь. Кроме того, — прибавил он, видя, что его аргументы не производят впечатления, — мне передали, что вы оба, ты и Макумазан, убиты какими-то злодеями в горах. Вот, я все сказал, и если, Садуко, у тебя есть скот, то у меня имеется еще дочь, может быть, не такая красивая, но гораздо лучшая работница. Идем, выпьем глоток пива, а я пошлю за ней.