28. КОЛОКОЛ Он еще гудит по-прежнему, Он не может перестать гудеть, Пока над улицами снежными До конца не разбросает медь. И сейчас воскресным часом Он колышется надо мной, Умирающим, разбитым басом Разговаривая с тишиной. Мне близка его седая немочь И его беспомощный призыв. Умерли его товарищи и немы, Только он один остался жив. Этот звон меня уснуть не пустит Оттого, что детством нездоров; Слышал я в синагогальной грусти Дрожание колоколов. Мне казалось: за поворотом От одной к другой звезде Опирается на дряхлую субботу Наступающий воскресный день. Потому-то мне понятны эти звуки, Что старик над городом сочит, Будто кто-то спрятал эту муку И ушел и потерял ключи. И я чувствую: встревожен, Медной грудью судорожно вздохнув, Незаметно для прохожих Умирает колокол вверху. 1924 29. ДВОЕ Они улеглись у костра своего, Бессильно раскинув тела, И пуля, пройдя сквозь висок одного, В затылок другому вошла. Их руки, обнявшие пулемет, Который они стерегли, Ни вьюга, ни снег, превратившийся в лед, Никак оторвать не могли. Тогда к мертвецам подошел офицер И грубо их за руки взял, Он, взглядом своим проверяя прицел, Отдать пулемет приказал. Но мертвые лица не сводит испуг, И радость уснула на них… И холодно стало третьему вдруг От жуткого счастья двоих. 1924 30. КОЛЬКА В екатеринославских степях, Где трава, где просторов разбросано столько, Мы поймали махновца Кольку, И, чтоб город увидел и чтоб знали поля, Мне приказано было его расстрелять. Двинулись… Он — весел и пьян, Я — чеканным шагом сзади… Солнце, уставшее за день, Будто убито, сочилось огнями дымящихся ран. Пришли… Я прижал осторожно курок, И Колька, без слова, без звука, Протянул на прощанье мне руку. Пять пальцев, Пять рвущихся к жизни дорог… Колька, Колька… Где моя злоба? Я не выстрелил, и мы ушли назад: Этот паренек, должно быть, При рожденье вытянул туза, Мы ушли и долгий отдых Провожали налегке Возле Брянского завода В незнакомом кабаке, И друг друга с дружбой новой Поздравляли на заре, Он забыл, что он — махновец, Я забыл, что я — еврей. 1924 31. ПЕСНЯ ОТЦА
Снова осень за окнами плачет, Солнце спрятало от воды огонь. Я тащил свою жизнь, как кляча, А хотел — как хороший конь. Ждал счастливого дня на свете, Ждал так долго его, — и вот, Не смеюсь я, чтоб не заметили Мой слюнявый, беззубый рот. Люди все хоть один день рады, Хоть помаленьку счастье всем… Видно, радость забыла мой адрес, А может — не знала совсем. Только сын у меня… Он — лучший, Он задумчив, он пишет стихи, Пусть напишет он, как я мучаюсь, За какие-то не свои грехи. Сын не носит моего имени, И другое у него лицо, И того, кто бил меня и громил меня, Он зовет своим близнецом. Но я знаю: старые лица Будет помнить он, мой сынок, Если весело речка мчится, Значит, где-то грустит исток. Осень в ставни стучится глухо, Горе вместе со мной поет, Я к могиле иду со старухой, И никто нас не подвезет. 1924 32. НА СМЕРТЬ ЛЕНИНА Сухие улицы заполнены тоской, И боль домов и боль людей огромна… У нас на нашей стройке заводской Упала самая большая домна. Но красных кирпичей тяжелые куски Мы унесем с собой, чтобы носить их вечно, Хоть больше в наших топках не зажечь нам Ленина потухшие зрачки. 1924 33. НИКОЛАЮ КУЗНЕЦОВУ Часы роняют двенадцать, Стрелки сжав от боли… Больше к тебе стучаться Я не буду, Коля. Ты ушел далече, Не попрощался даже… Хмурый, как ты, вечер Синий язык кажет. Нам о тебе петь ли? В этой комнате тише б… Мертвый удар петли Слово из глотки вышиб. Скоро лежать синея, Может, из нас любому. Это моя шея Дико зовет на помощь! Это мои кости Жажда жизни сжала… Может, к тебе в гости Скоро и я пожалую. Встречу тебя тем ли, Чтобы, ветром гонимы, Увидеть нашу землю И вместе пройти мимо. 1924 |
