24. «Я в гражданской войне нередко…» Я в гражданской войне нередко Был веселым и лихим бойцом, Но осталось у меня от предков Узкое и скорбное лицо. И повсюду за мною следом Мчит прошедшее, бьет крылом… Мой отец родился от деда, Деда прошлое родило. Детство мнится комнаткой душной, Свет молитвенный ждет зари… В этой комнатке Меня учили быть послушным И слишком громко не говорить. Но однажды, уйдя из дому, Я растаял в большой толпе, И марсельезу незнакомую Гортанный голос мой запел. И теперь: Ночью, сторожа мою поэму, Дом Советов недвижим и тих, И в полуночной, тревожной дреме Слышу: бродят в голове моей Прошлого неровные шаги. Сумрак серый к постели клонит, И рассказывает, и поет: Дед мой умер и похоронен, И отец мой скоро умрет. Сумрак дальше: — Древней сыростью Прошлому меня не обнять. Под знаменами сын мой вырастет, Если будет сын у меня, Если пуля не возьмет меня. И пока, темнотой окутан, Дом Советов глаза закрыл, Голоса далеких могил Вспомнил я на одну минуту И забуду через минуту. 1923 25. ПОД ВЕЧЕР Девушка моего наречья, По-вечернему тиха и смугла, Приходила ко мне под вечер Быть любимой — и не могла. И глаза ее темные-темные Древней грустью цвели, цвели… Я ж люблю, чтобы лил в лицо мне Светлых глаз голубой прилив. Так всегда… После первой встречи По любимой затосковав, К девушке чужих наречий Тянутся мои слова. И лишь изредка, лишь случайно, Только в окна заглянет мгла, Выплывает старая тайна Из глубин голубых глаз. Мгла не мгла, а седой пергамент Разворачивается у век, И я чувствую: под ногами Уж не тот шевелится век. И мне кажется земля моложе, Сверху — небо, внизу — зима, И на снежном бездорожье Одинокая корчма. Дед мой мечется от стойки к пану И от пана к стойке назад, Пан на влажное дно стакана Уронил свирепеющий взгляд. И я вижу в любимом взгляде Женских глаз, голубей степей, Как встает их разбойник прадед И веселой забавы ради Рвет и щиплет дедовский пейс. Я гляжу… И не пляшет, не свищет злоба В затуманенной голове, Оттого ли, что, должно быть, Кровь меняется каждый век, Оттого ли, что жизнь моя отдана Дням беспамятства и борьбы, Мне, не имевшему родины, Родину легче забыть. И при первой случайной встрече Так легко мне совсем забыть, Так легко мне не полюбить Девушку моего наречья. 1923 26. С ИЗВОЗЧИКОМ
Лошаденка трясет головой И за улицей улицу мерит, А вверху над шумливой Москвой Разбежался трескучий аэро. Хорошо ему там, свежо, В небесах просторней и лучше… Скоро, Ваня, скоро, дружок, Ты засядешь воздушным кучером. Будешь править рысцой на закат Голубой, немощеной площади, Поплетутся вперед облака Вместо зада бегущей лошади. Триста верст за один конец Отмахает стальная лошадка, Ветерок, удалой сорванец, Примостится тайком на запятках. Выйдет конь пастись на лужок Рядом с звездами, вместе с тучами… Скоро, Ваня, скоро, дружок, Ты засядешь воздушным кучером. 1923 27. СОСНЫ Пришел в сосновую Славуту — И с соснами наедине, И сосны жалуются мне И разговаривают будто. И говор их похож на стон, И стон похож на человечий… Вот обошли со всех сторон И жалобный разносят звон, Чтоб я их лес не изувечил. «Ах, слишком грубо, слишком часто По стволам топор поет, И, может, скоро, может, через год На челюсти пилы зубастой Сосновый сок оскомину набьет. И страшно мне, сосне одной, Когда сосновый посвист реже, Когда вот тут же нож стальной Мою товарку рядом режет. И хочется тогда в борьбе Перескакать свою вершину (Как и тебе, Когда тоска нахлынет)». И несется стон в сосновой чаще, И разносится в лесную глубь: «Приходи к нам, человек, почаще, Только не води с собой пилу!» Я слушал. Полдень был в огне, И медленно текли минуты, И сосны жаловались мне И разговаривали будто. И эта новая сосновая кручина Дала тревогой сердцу знать… За твою высокую вершину Я б хотел тебя помиловать, сосна! Но слыхала ль ты, как стоны тоже Паровоз по рельсам разносил? Он спешил, он был встревожен, И хрипел, и не хватало сил. Надрываясь, выворачивал суставы, Был так жалобен бессильный визг колес, И я видел — срочного состава Не возьмет голодный паровоз. Две сосны стояли на откосе, И топор по соснам застучал, Чтобы, сыт пахучим мясом сосен, Паровоз прошел по трупам шпал. И пока он не позвал меня трубой, Не заманивает криками колесными, Я люблю разговаривать сам с собой, А еще больше — с соснами. 1924 |
